Ирина Халип: «Белорусская независимая пресса до 2022 года тоже делала всё возможное для создания этой картинки «нормальной» страны»

- Речь идет накануне годовщины 9 августа, когда белорусское общественное мнение осмысливает события августа 2020 года. При этом диапазон мыслей варьируется от «мы проиграли, надо это признать» до «мы выиграли, скоро все это увидят». В каком месте этого спектра вы себя чувствуете?

- Вы знаете, в отличие от большинства белорусов, я в парадигме борьбы с 1996 года, с того «чернобыльского пути», после которого фактически не пропускал ни одной массовой акции.

Поэтому, с одной стороны, я рад, потому что в 2020 году наконец-то произошло то, о чем мы все мечтали, когда в 1990‑е годы выходили на митинги, собиравшие иногда всего несколько сотен человек и где ОМОНовцев было больше, чем участников. Хорошо, что общество наконец проснулось, люди почувствовали себя белорусами и показали себя гениями солидарности. Для меня самым важным фактором было даже не количество людей, а сплоченность, когда белорусы собирали деньги на штрафы, упаковывали передачи, сдавали ключи, чтобы накормить кота, все эти дворовые инициативы — это для меня очень много значит.

И когда я вспоминаю количество людей, которые вышли, мне становится грустно. Потому что при таком количестве белорусов на улицах каждый раз по-разному… это грустно, меня это шокирует до сих пор. Я не хочу вступать в эту армию «яжгаварилов» — но признаюсь: мне очень жаль, что мы расходились каждый вечер (потому что на следующий день надо было идти на работу), мы не остались на Площади. 

- Приведу несколько причин такого поведения. Во-первых, в обществе преобладали страх и неприятие Майдана и его жертв. Во-вторых, большинство людей действительно впервые вышли на политический митинг и не были готовы к долгой и трудной борьбе. И, в‑третьих, в то время не было уличных лидеров, которые могли бы вести за собой (многие потенциальные лидеры протеста уже находились за решеткой).

- Да, все это правильно. Но в 2006 году уже был палаточный городок, была первая попытка не расходиться. Несколько десятков юношей и девушек все сделали сами, даже создали собственную систему безопасности. Соцсетей не было, были обычные телефоны, но к ним каждый день ходили на площадь, приносили чай, теплые вещи…

А тут полмиллиона на улицах. И никто не хотел брать на себя ответственность, потому что активность должна была идти оттуда, изнутри. Что касается поездки на Окрестин, то я думаю, что шанс освободить заключенных действительно был. Но произошла загадочная ситуация с какими-то странными добровольцами, которые стали стеной и сказали, что пленных освобождать нельзя, потому что их за это будут пытать.

- В ответ на такие аргументы люди скажут, что власти начнут стрелять…

- Так что всего через три дня, 12 августа, силовики просто исчезли с улиц.

- Да, и это главная загадка, почему они вдруг исчезли после трех дней убийств и зверств. 13-го, после задержания, я выехал с Окрестина и увидел совсем другой город. Минск был захвачен народом, тысячи людей стояли с бело-красно-белыми флагами вдоль улиц, все сигналили и кричали «Жыве Беларусь!».

- Да я даже помню, что тогда я писал текст для немецкого журнала «Штерн», сдал его 10 августа, а в четверг, 13-го, он должен был быть опубликован в бумажном варианте. И мне звонят в редакцию и говорят — «у вас последний абзац о том, что должна делать Европа. Давай просто почистим. Потому что завтра мы уедем, а завтра все будет кончено. Посмотрите, что происходит, Беларусь станет свободной страной, и не будет повода для такой реакции и санкций».

Я и сам был уверен, что скоро все закончится.

- У вас действительно было такое убеждение?

- Конечно. А у тебя нет?

- Нет. Когда я увидел, что Майдана не будет, что люди не хотят более активных действий, что после многосоттысячного митинга 16 числа они разъехались по домам — я понял, что да, «мы показали, сколько нас есть», но такую ​​мощь не уронишь.

- Я был уверен в победе, начиная с 12 августа, когда силовики исчезли с улиц, когда все нарастало, — до вечера 16-го, когда все сотни тысяч разошлись. Вот тогда ко мне вернулся пессимизм.

- В те времена никто не мог представить, какие репрессии развернутся в 2021–22 годах. Удается ли власти сломить лучшие нравственные качества белорусского народа? Потому что не наказывают даже за оппозицию, наказывают за всякое проявление совести, солидарности, порядочности.

- Мне кажется, что задача репрессий — затопить, заглушить тему заключенных-милиционеров цифрами. Они хватают сотни и тысячи, чтобы за ними терялись настоящие политзаключенные, их настоящие трагедии, а значит, и наша солидарность. Сколько политзаключенных может назвать обычный человек и даже журналист? Многие из них никто не помнит! Если каждый день идет непрекращающийся поток арестов, мы начинаем забывать предыдущие за новыми арестами.

И мы не должны забывать! Мы должны приложить некоторые усилия, чтобы вспомнить. Журналисты должны выделять свое рабочее время, чтобы каждый день писать о политзаключенных и напоминать об этом общественности.

- Здесь во многом «виновата» война России против Украины, когда все забыли не только о политзаключенных, но и о Беларуси вообще. Кстати, с начала войны среди ваших русских друзей и знакомых не было тех, в ком пришлось разочароваться?

- Возможно, у меня есть особый круг русских знакомых — но никто меня не разочаровал! А что происходит с российским обществом в целом… У меня есть очень близкая подруга, пиарщица в бизнесе. Когда началась война, она сразу уехала из Москвы, поняла, что дальше жить в России невозможно, и через 2 месяца вернулась в Москву «собирать вещи» и решать разные вопросы.

А она мне позвонила и эмоционально сказала — «Я не понимаю, что случилось с моими знакомыми, образованными людьми за эти два месяца». Те, кто 24 февраля хором говорили, что это ужасно, это трагедия, войну надо остановить — через 2 месяца начали говорить «не все так однозначно». Что случилось? - спросил мой друг. И происходит процесс интеграции в новую реальность. Проходит два месяца, люди видят аресты за антивоенные высказывания, давление, увольнения. И они понимают, что должны либо уйти, либо остаться. А если остаются, то интегрируются в новую реальность и убеждают себя, что «все не так однозначно».

Когда я был в Москве за две недели до войны, мои источники сообщили мне, что Кремль заказал опрос различных служб на тему отношения к возможному нападению на Украину. И русский народ однозначно сказал «нет». Но когда начинается война, народ становится на сторону правительства, потому что иначе это опасно.

- В 1991 году многим казалось, что наступил «конец истории», что теперь у всех народов только один путь — к либеральной демократии, что войны закончились. Но сейчас ядерные государства, Россия, Китай только укрепляют свои авторитарные (как минимум) режимы, демократии во всем мире стало меньше, чем было 20 лет назад. Как с этой точки зрения выглядят перспективы Беларуси?

— У нас были шансы не только в 2020‑м, но и в 1996‑м, например. И мне невыносимо жаль тех, кто все эти годы жертвовал собственной карьерой, фактически отдавал свои лучшие годы ради борьбы за свободу. А многие из тех, кто вышел впервые в 2020 году, ранее считали оппозиционеров какими-то городскими сумасшедшими, вроде Нины Багинской. Это нормальный человек? Вместо Зыбицкой он выходит на митинг, где его сажают на 15 суток.

Знаешь, я скажу такую ​​непопулярную вещь, за которую меня могут осудить. Я всегда считал, а после 2020 года еще больше убедился, что если Лукашенко еще держит власть, то годами (до 2020 года) эту власть держали не штыки, КГБ и силовики, а «Вуліца-Ежы», Джаз у Ратуши», «арт-пространства», фестивали, во всем этом среднем классе, для которого все было в норме. Может не все идеально, но есть шенгенская виза, есть фестивали — европейская страна!

И будем честны — белорусская независимая пресса тоже делала все возможное для создания этой картинки нормальной страны.

- Может быть, не все люди могут или хотят быть максималистами…

- Но это не максимализм, это норма. Это гигиена. Нельзя считать, что в стране все нормально, если в ней есть хоть один политзаключенный.

Да, даже западные послы обвиняли меня в радикализме. Говорили, что «нужно учитывать позитивные процессы», искали в Лукашенко что-то хорошее, и — «не надо так радикально».

Но я не хочу радоваться никакой «Вуліцы-Ежы», пока там тысячи политзаключенных, пока каждый день для многих белорусов начинается с того, что в 6 утра ГУБАЗИК выламывает двери их квартир. Я считаю, что сейчас это уже не диктатура, а война, которую правительство ведет против своего народа. А если мы воюем, то, извините, вы выбираете сторону зла или сторону добра.

Чытайце яшчэ:

Аксана Колб: Мы зараз усе ў турме. За кратамі ўся краіна

Силовики задержали отца уехавшей из Беларуси журналистки

Журналисткой месяца по версии IJNet стала белоруска