Мария Гриц. Стать беженцем дважды за год с ребенком на руках

«Ничего героического в моем задержании не было»

В августе 2020 года дочери Марии Анечке было полтора годика. Мария была в отпуске по уходу за ребенком, планировала возвращаться к работе на телеканале «Белсат», когда дочке исполнится три года. Три года Ане исполнилось в Варшаве. К тому времени произошли такие события, что не работать было нельзя.

Вечером 9 августа 2020 года, когда в Беларуси прошел основной день голосования на президентских выборах, Мария шла к стеле на столичном проспекте Победителей. Признается — было страшно из-за светошумовых гранат, военной техники, ОМОНа.

«Тогда я почувствовала страшную беспомощность, я поняла, что мне надо что-то делать, и я попросила руководство «Белсата», с которым сотрудничала, вернуть меня на работу, — говорит она. — И я работала. Аню мне помогали смотреть добрые люди. В августе была история о том, что во время протестов пропали люди, и их тайно похоронят. В той обстановке это было вполне возможно. Хорошо помню, что ездила в те дни по моргам в их поисках. Потом были марши, акции».

В октябре того же года Гриц задержали на женском марше в Минске. «Ничего героического в моем задержании не было, — уверяет журналистка. — Я увидела сцену: с рынка «Комаровка» с пакетами с фруктами и овощами шел красивый седой мужчина. Увидев, как задерживают женщин, он спросил у омоновцев, мол, что же вы, хлопцы, делаете. И его начали задерживать. Я этот момент сфотографировала. Ко мне подошел омоновец и — со словами: «Нечего хлопать ушами» — повел в автозак. Уже во время суда я узнала, что пыталась бить его ногами и разорвать на милиционере одежду».

С субботы до понедельника Мария находилась в столичном центре изоляции правонарушителей в 1‑м переулке Окрестина. Восемь женщин в пятиместной камере, одна без определенного места жительства. На суде журналистку оштрафовали, но не выпустили — держали пять часов в коридоре. Оказалось, что ждали еще один протокол. Потом ее снова отвели в камеру.

Во вторник был еще один суд. Дело отправили на доработку, но так к нему и не вернулись — из-за вала других административных процессов.

На Окрестина с Марией проводили воспитательные беседы — человек в штатском уговаривал ее думать о ребенке и вести себя тихо. «Из его слов выходило, что если будет иначе, моего ребенка могут у меня забрать, — отметила Гриц. — Снова бесконечная беспомощность, шантаж. Страх за ребенка. Условия содержания в камере могла выдержать, но мысль, что Аню могут забрать, признав нашу семью неблагонадежной, — нет».

Журналистка поняла, что отъезд неизбежен, в конце июля 2021 года, после серии арестов коллег. К тому времени представителей медиа не просто задерживали на уличных акциях во время работы — к ним домой и в редакции приходили с обысками, обвиняли в уголовных преступлениях.

«Я думала: какая же я предательница»

Как-то, когда решение уезжать уже было принято, «Фейсбук» напомнил Марии о ее посте годичной давности — про то, что Беларусь — ее земля, и она «с нее не тронется». «Я читала то, что написала и думала: какая же я предательница», — говорит Гриц.

Знающие люди сказали, что больше шансов улететь — из Москвы, и журналистка купила билет на поезд до российской столицы. Ехать из Минска через погранпереход с контролем было страшно.

«Мы с Аней садимся в поезд. Ночь. Муж стоит на перроне, ребенок плачет, я разбита, — вспоминает Мария. — А когда поезд начинает трогаться, я проваливаюсь в какую-то черную дыру. Четкого плана у меня, кроме как добраться до Киева, не было. С нами ехали люди из другой жизни — на заработки. Они меня пытались подбодрить, а мне хотелось только оплакать свою судьбу. Из Москвы мы полетели в Анкару, там просидели пять часов, потому что рейс задержали, но в результате долетели до Киева. Помогли люди — поселили у себя на две недели, пока я нашла жилье и пришла в себя».

Дальше было все, как у многих, кто выехал из Беларуси не по своей воле. Поиск жилья (квартира с тараканами и таким холодным полом, что даже летом на нем невозможно было стоять), работа на «Белсате», попытка создать ребенку условия для нормальной жизни, поездка на белорусские акции в Киев. Жили в предместье города — Броварах. Через пару месяцев приехал муж.

Флаг с тысячей имен

Вскоре случилось то, что многих заставило говорить о Марии. Она создала национальный бело-красно белый флаг, где красная полоса — написанные от руки полторы тысячи имен политзаключенных.

Сначала журналистка задумала написать тысячу имен, но не смогла остановиться. «Любое число политзаключенных большое, но тысяча — это нечто астрономическое, господи, это какое-то нереальное количество политзаключенных, — говорит Гриц. — И пока я писала, один из тех, кто был на моем флаге, вышел на свободу. И тогда я поняла, что мало назвать только тех, кто теперь за решеткой. Надо написать всех политзаключенных, имена которых я смогу найти. На сайте правозащитного центра «Весна» есть данные о политзаключенных с 2006 года, мне прислали имена тех, кто был репрессирован ранее, и теперь на полотнище имена всех политзаключенных с 1996 года, которые мне известны».

«Когда по ночам я писала их имена, поняла, что некоторых людей знала по активизму, журналисткой работе, с кем-то ходила вместе в поход, с кем-то жила рядом. Эта работа была чем-то сродни медитации. Мне кажется, самое страшное, это когда тебя забывают. Я могла быть на месте каждого из них. Мне действительно становилось легче, когда я делала это», — отмечает она.

Полотнище размером полтора на два с половиной метра Мария выставила на онлайн-аукцион eBay, а вырученные деньги решила отправить на поддержку семей политзаключенных. Торги начались со 120 долларов, а завершились на отметке 1.125. Позже с автором уникального флага связались люди, создающие музей новой Беларуси, и сказали, что хотели бы видеть полотнище одним из экспонатов.

Пока же флаг у Марии: «Началась война. Я не успела его отправить покупателю, мне казалось, что есть еще время».

А завтра была война

Убегая от бомбежки в Броварах, загружая в машину вещи первой необходимости, Мария с мужем не забыли флаг. При этом не взяли многое, что следовало бы, например, белорусский национальный костюм, который журналистка собирала по частям.

«Не было такого, что мы сели за стол, посовещались и решили уезжать, — вспоминает Гриц. — Все произошло спонтанно. Я проснулась 24 февраля и услышала в 4 утра по белорусскому времени звук, который приняла за грозу. Потом уже думала, какая страшная параллель — 4 утра, без объявления войны. В XXI веке, невозможно осознать, как такое могло случиться с нами. Сразу же я даже подумала, что это хороший знак, мол, было столько разговоров о войне, а тут пришла весна, природа берет свое».

«Потом увидела, что горит военная часть, которая была видна из моего окна. Через 20 минут был второй взрыв. Я начала звонить и писать коллегам, друзьям в Украине, мы обсуждали, как давать информацию о произошедшем. Это было неправильно с точки зрения безопасности, конечно. Потом мы сидели в бомбоубежище, точнее, в цокольном этаже здания, от взрывов уже колотились окна. Было очевидно, что места там мало, коммуникаций нет, люди все прибывают, с ребенком будет очень тяжело. Аня уже волновалась — столько незнакомых людей. Надо было уезжать», — добавляет она.

Мария теперь часто вспоминает разговоры с мамой. Журналистке казалось, что она не видела ничего «исторического», а вот бабушка пережила войну, мама — окончание одной и начало другой эпохи в 1990‑х. И даже думала: «Вот бы что-то произошло, чтобы могла рассказывать, как мама или бабушка, своим детям». Но случилось много всего, что страшно и вспоминать, и рассказывать.

25 километров пешком с ребенком на руках

За целый день пути они смогли проехать всего 200 километров, дороги — сплошная пробка. Стало понятно, что до Тернополя не доехать. Пришлось по дороге снять номер в гостинице, единственный свободный номер-люкс: «Абсолютный сюрреализм — война, беженство и номер-люкс».

Ехали в Польшу через Львовскую область. За следующий день — пока было светло — удалось проехать 50 километров, настолько были перегружены дороги.

От пункта пропуска семью отделила 25-километровая очередь. Те, кто тоже хотел покинуть Украину, сказали: за день очередь может и не двинуться. Аня провела с родителями в машине два дня и уже очень нервничала. Кроме того, еды для ребенка на три дня стояния в очереди просто не было.

«И тогда я приняла, наверное, самое тяжелое решение в своей жизни — идти на руках с дочкой к границе, оставив мужа, — говорит Мария. — Это было настолько ужасно, меня просто рвало от нервов. Был триггер — перед глазами снова стоял тот черный поезд, на котором мы с Аней уезжали из Минска, снова муж оставался неизвестно на сколько. Снова одна с ребенком, снова как-то устраиваться, пытаться выжить. Я понимала, что мне придется нести ее на руках, коляску мы с собой не взяли. Снова этот рюкзак, где Анина подушечка и плед, без которых она не засыпает, ее молоко, немного игрушек. И это был супертяжелый рюкзак для меня. Но я понимала, что надо идти, люди говорили, что на границе пропускают женщин с детьми».

Гриц взяла дочь на руки и пошла. Дважды их подвезли — когда она остановилась в какой-то деревне купить воды, мужчина предложил с ним подъехать пару километров, пока посты пропускали машину. После их подвезли еще на километра три волонтеры на автобусе.

«Может, Аня еще сама прошла километра полтора, но на руках в основном, конечно. За рюкзак у меня был привязан горшок — Аня отказывается ходить в туалет в кусты. Многие обращали на горшок внимание, шутили. А я думаю теперь, что была на таком адреналине, что если бы не он, не смогла бы дойти, умерла бы, наверное», — рассказывает Мария.

У самой границы на украинской стороне было много людей, которые раздавали еду, воду, они продвигались вдоль очереди и угощали бутербродами. Некоторые автомобили стояли в очереди уже два дня. «Я шла мимо машин, где были дети, мимо автобуса, на котором было написано «Дети до месяца». Возможно, их эвакуировали из роддома. Люди очень помогали. Мне кажется, самый вкусный борщ в своей жизни я ела из пол-литровой банки именно в тот день, им меня угостил ксендз», — вспоминает журналистка.

Возле погранперехода было невообразимое множество людей — старики, молодежь, дети. Это был «какой-то апокалипсис», говорит Мария. Позвонил муж и сказал, что подъезжают автобусы, люди выходят и так же идут пешком.

«Я поняла, что будет еще хуже, потому что людей будет все больше и больше. Они были в шоке и растерянности, пограничники пытались как-то систематизировать потоки людей, но это было очень трудно, — говорит Гриц. — В результате женщин и детей начали формировать в группы, и я попала в одну из первых. Украинские пограничники пропустили быстро. Паспорта у меня не было, он остался в посольстве Польши в Киеве, я его подала [документы] на визу за четыре дня до войны. Пропустили по разрешению на временное проживание в Украине. Поляки имели список сотрудников «Белсата». Мне очень повезло, что я прошла границу в тот же день, когда мы к ней приехали».

Уже в Польше Марию встретил коллега и отвез в квартиру. До этого она увидела, как польские волонтеры привезли беженцам огромное количество одежды, еды, напитков, гигиенических средств. Это напоминало большой рынок, где все бесплатно.

Муж приехал через трое суток. Рассказал, что спать в очереди было невозможно, потому что она понемногу, но все время двигалась — на полметра, метр. Выходит, он не спал трое суток, а потом ехал к дочери и жене от границы еще около ста километров, поскольку ближе снять квартиру было невозможно.

Белорусов теперь порицают: «Это от боли»

По словам Марии, она понимает, почему белорусы в глазах многих стали едва ли не врагами. Ее мужу, как и другим белорусам, заблокировали банковский счет в Украине, отношение к ним стало неоднозначное.

«Это от боли, когда человеку болит, он не может критически оценивать события, — убеждена Гриц. — Многие в Украине не знают нашей ситуации. Да, они видели наши красивые марши в 2020 году, но причины, почему марши исчезли, не понимают. Это сложно — разбираться в политике другого государства. Надо целенаправленно искать информацию. Да, они меряют по себе. Украина значительно более демократичная страна, украинцы по любому вопросу готовы выйти на улицу и добиваться своего. У них в голове не укладывается то, что происходит в Беларуси».

«Я видела по ТВ, как украинский политик сказал с удивлением: «Как это белорусы не понимают, что две недели в тюрьме за антивоенную акцию лучше, чем погибнуть в войне с Украиной?» Я думаю, когда это слышу, что человек не знает, что происходит в белорусских тюрьмах, что это может быть не две недели, а два года, как получают люди в Беларуси за комментарии в социальных сетях. В наших тюрьмах и изоляторах временного содержания людей пытают, а помещение обливают хлоркой. Это концентрационные лагеря!» — добавляет она.

Чтобы мир знал: белорусы не на стороне России в этой войне, людям надо доносить информацию, подчеркивает журналистка. Сама Мария вместе с коллегами делает дайджест о белорусских инициативах, поддерживающих Украину.

В Броварах остались ее друзья. Она пытается организовать доставку необходимых им лекарств и вещей. Ключи от съемной квартиры тоже передала, чтобы взяли оттуда еду, теплые вещи, одеяла и подушки, а также игрушки Ани. Хотя неизвестно, когда ей с ними доведется поиграть.

Гриц рассказывает: дочке произошедшее далось очень тяжело. Она не понимала причину проблем, видела только беспокойство родителей, все новых и новых людей вокруг. Стала часто говорить: «Помоги», много других новых слов. Уже в Польше Ане исполнилось три года. Сколько ей будет, когда семья вернется в Беларусь, Мария не знает.