Печать связанная…

Свободная печать — страж свободы; печать связанная — ее бич.
Робеспьер М.,1792 год, Париж

Регулярно приходится бывать на собраниях политических активистов в разных городах Беларуси. И регулярно там появляются сотрудники милиции, люди в штатском, люди с видеокамерами и диктофонами. «Проверка паспортного режима!» — объявляет кто-то из них… Потом появляются ругательные статьи в «государственной» прессе, сюжеты по телевидению…

А мне вспоминается 1984‑й год…

Паспортный режим

— Значит, паспортный режим проверяете? А журналиста с собой зачем привели? — пресвитер Георгий Костин, невысокий, сухощавый, неброский внешне человек в пиджачке и хорошо отглаженных брюках тычет в меня пальцем. А мне хочется провалиться сквозь землю или, на худой конец, спрятаться среди людей, набившихся в комнату этого небольшого деревянного домика на окраине Могилева.

— Да, проверяем!

Гул голосов пронзительно перекрывает женщина лет тридцати в модном кримпленовом платье. Она заместитель председателя райисполкома, у нее пышный начес цвета марганцовки, круглые коленки под кокетливо короткой юбкой и первые признаки полноты.

— Проверяем, имеем право!
— Конечно, вы на все имеете право.., — говорит Костин.

В общем, да, мы на все имеем право. Именно так нас инструктировал
майор из КГБ — небольшого роста, в мешковатом сером костюме. Его стратегические установки просты, как бутерброд: в указанном доме по указанному адресу состоится молитвенное собрание евангельских христиан-баптистов.

Там нужно быть в указанное время, после чего:
‑курсанты местной школы милиции должны из дома никого не выпускать;
‑капитан милиции и зампред исполкома — переписать присутствующих;
‑сочинить разгромную статью для «Могилевской правды».

…Душно! Около дверей зашевелились, загудели, пронзительно закричала женщина:
— Что вы делаете?! Господи!

То ли кто-то толкнул милицейского курсанта, то ли курсант кого-то толкнул… Народ вдруг раздался в стороны, и я оказался плотно припечатанным к стене, оклеенной обоями в рыженькие цветочки. Все остальные «гости» — тоже. Что-то в позвоночнике неприятно хрустнуло…

— Задавят на фиг! — мелькнуло в голове. — Вместе со всеми правами…
Плотно прижатый к стене, капитан вдруг встрепенулся и, отчаянно извиваясь, «ввинтился» в толпу. Его не пропускают, женщины визжат…

— Антихрист, антихрист!

Вот чья-то рука вцепилась в его гладко зачесанные назад белесые волосы: во времена моей юности такая прическа называлась «под польку». Капитан, дергаясь и толкаясь, «вывинтился» ни с чем. Зампредисполкома, зажатая между шкафом и металлической кроватью с никелированными шишечками и выглядывающая оттуда, как очень крупная белка из дупла, разочарована:

— Упустил?

Капитан разводит руками. Его задача, в том числе, — задержать приезжих проповедников — если они окажутся. Они «оказались». Но здесь своих не сдают. Как мне потом объяснил все тот же КГБшный майор, просивший называть его «просто Василий», отработана простая тактика: все участники молитвенного собрания разом сдвигаются к стенам, зажимая в толпе незваных гостей. В образовавшийся проход проповедник беспрепятственно уходит, используя запасный выход из дома, который в это время никто не страхует потому, что никто не знает о его существовании…

Шпионов не хватает

«Просто Василий» давал мне почитать кое-какую «литературку» с грифом «Для служебного пользования». Оказывается, все советские годы власть заставляет их зарегистрироваться и молиться так, как считает нужным власть. Тех, кто не подчиняется, преследуют.

— Один штраф, другой, а там и уголовное дело можно заводить! — потирает руки «просто Василий».

Конечно, пресвитер Костин и его паства пытаются конспирировать, проводить свои собрания каждый раз по новому адресу. Но, насколько я понял, кто-то из сектантов «стучит». Костин догадывается об этом и на молитвенных собраниях регулярно предает анафеме не установленного предателя. Правда, земля под ногами у того пока не разверзлась и геенна огненная его не поглотила.

…В комнате стало попросторнее, часть людей курсанты уже выпроводили во дворик, окаймленный пышными георгинами. И вовсю составляют протоколы.

— Совсем ты «мышей не ловишь»! — зампред исполкома никак не может успокоиться, щеки налиты темным, бурачкового цвета румянцем. Она человек легковозбудимый, а что может быть азартнее, чем охота на человека? Хватать, крутить — все просто. Этому нас учили еще в комсомольских оперотрядах.

Она выговаривает капитану.
— Что ты, что твои курсанты… Надо было брать проповедников… Долбо…бы!

Я знаю: она может выразиться и покрепче…
— Курсанты не мои.., — вяло огрызается капитан, мужик лет на 10 старше меня, сухощавый и, что называется, «хваткий». Очень «не дурак» выпить. А после таких «операций», в которых и он, и я участвуем не впервые, принято ехать на берег Днепра и пить водку. Заедаемую кусками хлеба, на которые намазывается плавленый сырок «Оршанский», увенчанный ржавой килькой в томате. Получается недурно — тем более, что ничего другого в магазинах не найти…

Капитан в этом кругу известен поговоркой: «Не вижу повода не налить!», и красочными рассуждениями о том, как хорошо будет, когда он станет майором…

— Майор — это старший офицер! — говорит он. Лицо его выражает благоговение и даже некоторый легкий ужас от неизбежно откроющихся перед ним возможностей. Впрочем, возможностей он и так не упускает: единственный из нас ездит на вишневого цвета «Жигулях»! А это уже предел мечтаний каждого!

…Теперь капитан, предчувствуя «выволочку» за упущенных проповедников, заранее срывает зло на присутствующих: » …сопротивлялись, выкрикивали антисоветские лозунги и нецензурно оскорбляли сотрудников милиции…» — успеваю я прочитать фразу в протоколе, который капитан пишет лично.

— Послушай, они, по-моему, вообще матом не ругаются…
— Хоть ты не лезь! — взвивается капитан. — Я знаю, что писать!

Горите вы все огнем! Я отхожу в сторону. В конце концов, мое дело — сторона. Напишу фельетон, получу гонорар — рублей тридцать, ого!

Идеологический противник

Но и тут покоя нет — подходит сразу несколько молодых ребят. Нормальные такие ребята: стандартные костюмчики за 120 рублей, пиджачки, несколько дефицитных кожаных курток… Лица, не раскаленные «червивкой» до багровости, как это принято по утрам в воскресенье у молодежи в моем микрорайоне, где живут работники объединения «Химволокно». Хорошие такие лица, светлые.

— Что вы про нас напишете?
— Что вижу, то и напишу.
— А кому мешает, что люди тут собрались и молятся богу?
— Но ведь вы не зарегистрированы…
— А разве можно зарегистрировать веру в бога?

И ответь им как хочешь! Но молчать в споре с идеологическим противником тоже не полагается:
— Зачем вам это, парни? Жили бы как все. А то неприятности будут…, — это уже мой «выстрел». — Жили бы как все…
— Мы не хотим как все. Мы не пьем, не курим…
— Почему обязательно как все? Мы с Христом в душе… С ним и в тюрьму пойдем, если надо…

Я чувствую, что надо что-то возражать: вот она — идеологическая борьба, «передний край». Вот он, идеологический противник — эти ребята со светлыми лицами….

Но ничего умнее, чем «жить как все», в голову не приходит. Я тушуюсь…

Народ не безмолвствует

…Господи, как душно! Мы, наконец, выходим из этого домика на окраине города. И тут меня осторожно трогает за локоть пожилая женщина — надо понимать, соседка. Из тех, что кучкой стояли у забора с георгинами:
— Вы знаете, пока вы там были, из дома выбежали два человека, сели в «Москвич» и уехали. Я номер машины записала…

И сует бумажку с номером. Потом я понял, что простоватая на вид тетенька с фиолетовым отливом традиционной шестимесячной завивки просчитала: впереди «менты», они в форме, и с ними разговаривать на глазах у всех не хочется. Женщина — точно начальница, она слушать не станет. А этот в штатском и тихий, скорее всего, из КГБ… Ко мне и подошла со своей страничкой из школьной тетради, с номером «МГА 25–28», записанным аккуратным учительским почерком.

…«Просто Василий» — недоволен: фактов маловато. И дает совет: сходить к благочинному православной церкви. У них с сектантами давнишняя война из-за паствы, и он наверняка Костина на чём-то «заложит»! Тем более, что оба сына у благочинного — студенты местного института. Оба — члены комсомола, оба получают стипендию. Лишить их и того, и другого, а также третьего очень просто, если что…
— Иди-иди, и не церемонься там с ним!

…Благочинный человек лет так 50-ти с ухоженной бородкой встретил во дворе собственного дома — аккуратного такого теремка, удобно расположенного у самой Реки.
— Что привело представителя нашей уважаемой прессы?
Объясняю, что привело… Взгляд отца Евгения разом подернулся
дымкой, стал отсутствующим, словно привиделись ему сразу оба взрослых сына-студента. Но это только на мгновение.
— По православному обычаю так: сначала обед, потом беседа. Матушка, собери-ка нам…

А матушка — полная русоволосая красавица! Она быстренько накрыла стол прямо на веранде:
— Милости просим!

Сели, отец Евгений уже открыл бутылку хорошего четырехзвездочного коньяку. Со спиртным в стране плохо, за водкой очереди бешеные, а тут коньяк — ого!
— Прихожане не забывают! — говорит отец Евгений и цедит себе по полрюмки. А нам с матушкой по полной!

Ах, как хорошо сидели! Совсем еще не старая матушка Ольга время от времени клала свою полную, безупречной формы руку на мою и улыбалась, и просила не обидеть, съесть вот еще кусочек ветчинки — сочной, темно-бордовой, с явственным запахом дымка… На щеках у матушки при этом образовывались совершенно обольстительные ямочки. А большие серые глаза смотрели до того безмятежно и ласково, что хотелось нарушить данное «просто Василию» обещание и тут же покаяться: рассказать про редакцию, задание КГБ и вообще про все уже совершенные и еще несовершенные грехи…

Да и как не съесть ветчинки, когда в городских продовольственных магазинах на прилавках только кости в так называемых «суповых наборах»? Даже с куриными яйцами проблема!

Ого, ветчинка! Наверное, тоже прихожане позаботились…

— Очень хочется спросить: почем опиум для народа? — говорит отец Евгений, поглядывая трезво и остро.
— Нет, этого мне не хочется, — говорю я. — Но, согласитесь, есть власть, и она знает, что делает. Есть порядок: надо регистрироваться…
— Да, власть, — кивает отец Евгений. И дальше произносит непонятное: — …они слепые вожди слепых: а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму…
— Ну, ты, батюшка, опять! — всплескивает руками матушка Ольга. — Толя, не сердитесь на него. Ему бы только поспорить…

Она опять очаровательно улыбается, и мне, по правде говоря, уже наплевать на идеологическую борьбу.

…Когда за этой бутылкой как-то сама собой появилась и исчезла ещё одна, я, наконец, понял, что дело плохо. Хитрый поп решил напоить представителя «нашей уважаемой прессы», не ответив ни на один вопрос! Но понял поздно! На столе стояла уже третья бутылка замечательного четырехзвездочного коньяка. Тонко задуманная КГБшными спецами операция лопнула, а вся полученная информация наутро свелась к обрывочным воспоминаниям о сердечном прощании с матушкой и болтливом водителе такси…

— Скажи — выпить захотелось! — со всей партийной прямотой констатировала наутро жена. — КГБ ему поручил — ты еще про ЦРУ расскажи!

…Сегодня 2010 год. «Государственная» пресса по прежнему работает «на подхвате» у «органов»…. Правда, мы в 1984 году не представляли себе, что можно жить и работать иначе. Те, кто сегодня клеймят правозащитников, снимают «Киднеппинги» и иные такого же рода фильмы, об этом знают. А я потом нашел то, что говорил отец Евгений: это цитата из Евангелия от Матфея, глава 15: «Оставьте их, они — слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму».

К счастью, моя дочь-журналистка к такого рода деятельности отношения не имеет. Зато в проведении прошлогодней череды обысков у сотрудников «Белсата» активно участвовал сын того «просто Василия», тоже майор.