«Они боятся и понимают, что нас невозможно заставить думать по-другому». Интервью с Ольгой Токарчук

«Я как будто раскаиваюсь, что взяла “экстремистскую” колбасу и больше так не буду»

— После того как к Вам в конце января 2024 года пришли силовики, как развивались события? Почему Вы решили уезжать? Что стало последней каплей?

— В 7:30 утра 23 января, когда мы с детьми еще спали, а муж уже уехал на работу, ко мне домой пришли двое сотрудников КГБ, предъявили мне документы и сказали, что мне придется пойти с ними. Они вели себя достаточно цивилизованно. Они ждали, пока приедет моя сестра, которая осталась с детьми. Мне даже разрешили позвонить матери.

КГБ начал показывать мне выписки из E‑dostavka. Спросили, кто заказал? Я спросил, в чем дело? Оказалось, что INeed­Help теперь является «экстремистской» организацией. Ну а что насчет меня? Я не имею к ней никакого отношения. За последние месяцы мне очень помогала одна женщина. Но я даже не знаю, кто она… Когда я вышла из колонии, многие предлагали помощь. Но никакой связи с «экстремистами» не прослеживается.

Они продержали меня до вечера. Разбирались с поставками, выписывали суммы, составляли протоколы, а потом попросили написать явку.  Я спрашиваю: в чем мне признаваться? Мол, ну, если не явка, то хотя бы чистосердечное признание. Я как будто раскаиваюсь, что взяла «экстремистскую» колбасу и больше так не буду. Цирк!

Очевидно, они сами не понимали, за что задерживают людей. Им было поручено отработать тех, у кого прослеживается системность в получении продуктов через E‑dostavka. А что будет дальше, непонятно. Какие обвинения следует предъявить? Создавалось впечатление, что они и сами этого не знали.

— Почему задержали Вашу мать?

— В тот же день они сказали, что поедут к ней. Мне разрешили позвонить и предупредить маму по громкой связи. А после допроса сказали, что ее оставляют, и отвезли на Окрестина. На третий день предъявили обвинение по статье 361–4 (содействие экстремистской деятельности). Потом нам удалось увидеться. Конвой даже позволил ее обнять. Сейчас она находится в Жодино.

Я, как и мой отец, отказались свидетельствовать против мамы. Но через пару дней мы узнали, что в папином телефоне якобы что-то нашли и есть риск возбуждения уголовного дела. Мой смартфон тоже остался у них — мало ли что там они «обнаружат»…

Было бы совсем не смешно, если бы мы втроем оказались за решеткой. Поэтому решение было принято в течение суток – нам пора уезжать. Перед выборами режим, конечно, не собирается никого оставлять в покое.

— Связываете эти события с избирательной кампанией (парламентские выборы состоятся 25 февраля 2024 года — Авт.)?

— Определенно. За полтора года после освобождения подобных проверок никто не устраивал. Было достаточно тихо. Да, меня проверяли, я должна была каждый понедельник являться в РОВД. Я подписывала документы, что не собираюсь устраивать теракты и прочее. Но такого никогда не было. Даже тюрьма не разделила мою жизнь так, как это произошло 23 января, когда вся моя семья оказалась втянута в репрессии.

— Думаете, они могли посадить в тюрьму и Вас, и Ваших родителей?

— Легко. До 25 февраля они могли найти нужный им «компромат». В любом случае психологически стало тяжело, и сил терпеть это не было. В последнее время мы боялись каждого шороха. Детей приучили: когда кто-то звонит в дверь, выключать все гаджеты, сидеть тихо, как мыши. Сама выбегала на балкон и смотрела на припаркованные под окном машины. Жить в таких условиях стало совершенно невыносимо. А если еще и угроза оказаться в тюрьме… Судьба человека – это не рулетка, в которую нужно играть.

— Как прошел семейный совет, на котором было принято судьбоносное решение?

— А не было никакого совета! Когда стало известно, что моему отцу может угрожать уголовка, я сказала: придется бежать. Мы собрали себе и детям небольшую сумку, связались с BYSOL и начали планировать, как будем эвакуироваться.

«Хотелось встретить победу дома»

— Что было самым сложным в этих экстремальных условиях? Как проходила эвакуация?

— Моему отцу пришлось пережить самые трудные времена. Я понимала, что однажды мне, возможно, придется бежать. А для папы все было внезапно. Он потерял за один день все, что строил всю свою жизнь. В Беларуси он оставил жену в тюрьме, мать-инвалида, с которой даже не попрощался, квартиру, друзей… Всё! Он не ел, он почернел за эти дни. Кроме того, у него болят колени. Ему трудно ходить…

— Но все прошло хорошо?

— Мы бежали разными путями. Моя эвакуация заняла больше времени. Были трудности и неожиданности. Но теперь можно выдохнуть. Детей и папы пока нет со мной. Мне нужно кое-что оформить, и они приедут в Вильнюс, где мы планируем остановиться.

— Ваша мама знала об эвакуации?

— По факту. Ей сообщили об этом завуалированно, в письмах. Когда она узнала, что нас уже нет в стране, она успокоилась, потому что была уверена, что нас тоже задержали.

Судя по ответам, мама бодрая. Она сильная, активная, жизнерадостная. Костяк семьи. Я уверена, что она справится… У нее есть адвокат. Как нам сказали, расследование будет продолжаться месяц-два. Она готова ко всему. Но я боюсь, что папа к этому не готов.

— Конечно, сейчас легко говорить, но почему не уехали раньше? Были такие мысли? Что останавливало?

— Как ярый оптимист, я верила, что война в Украине не затянется, и ситуация в Беларуси тоже изменится. Кроме того, после освобождения мне сказали, что если я буду вести себя тихо, меня не тронут. Так было до 23 января. Ну,и там же много наших осталось, хотелось встретить победу дома. Опять же работа, родители, дети… Факторов было много, но главным было желание остаться в стране.

«Дети думали, что я умерла…»

— А как Вы объясняли себе, почему к вам такое внимание со стороны властей?

— Я говорила вслух. Сейчас любое инакомыслие подавляется и будет подавляться, потому что это все в минус власти. Она боится и понимает, что она никому не нужна, что ее никто не любит и не выбирал…

— Стало неожиданным то, что режим начал борьбу с женщинами, хотя Лукашенко неоднократно это отрицал?

— Весь 2020 год был для меня неожиданностью… А что им осталось? Какая разница, драться с женщинами или нет? Он борется не с гендером, а с инакомыслием. Правительство понимает, что оно преступно, и борется за то, чтобы остаться. Для меня, конечно, шок, когда в тюрьму сажают подростков, многодетных матерей, бабушек. Но я могу объяснить это только диким страхом. Они боятся нас и понимают, что сколько  ни сажай, но к нам в голову не залезешь и не заставишь думать по-другому.

— Вы были в Беларуси и до сих пор было мало информации о том, как прошел Ваш срок в тюрьме. Расскажите.

— Самым тяжелым было время, проведенное в тюрьме в Жодино. Хуже места на земле, наверное, и не придумаешь. В тесной камере ад. Там было очень холодно, несмотря на начало лета. После голодовки я не могла двигаться, болела голова, лекарств мне не давали.

Для меня, как для человека, ни разу не нарушившего закон, было вообще дико, что со мной обращались как с закоренелым преступником – снимали отпечатки пальцев, водили под конвоем, заставляли приседать голой. Это было крайне унизительно. Кто вы такие? И почему вы так со мной?

А еще мне не дали попрощаться с детьми. Это болело круглосуточно. Это было самое ужасное за весь срок: я не могла их видеть, не могла их обнять, уложить спать, поцеловать, поговорить… Общение было только посредством писем.

А они подумали, что я умерла или что я их больше не люблю, и бросила: «Почему мама не звонит? Вы нас обманываете. Наверное, мы повели себя плохо, и она уехала. А может, это не она пишет, а кто-то другой?» Такие детские страхи… Они выдохнули только после суда. Только тогда мой старший сын поверил, что я жива: моя мама – героиня, она не преступница!

— После освобождения люди говорили, что отсутствие информации очень негативно сказалось в неволе. Как Вы с этим справлялись и как получали информацию?

— Когда я сидела в СИЗО, письма приходили все — и от подписчиков, и от родных. Мама совершенно открыто писала о различных событиях, и я не скажу, что цензоры сильно лютовали. Потом стало немного легче – у нас были свидания. Мама что-то рассказывала через стекло намеками.

Но когда началась война в Украине, письма стали приходить только от родственников, и то после жуткой цензуры. Писать можно было только о природе, погоде, любви и так далее. В противном случае письма сразу же рвали и выбрасывали.

«Через полтора года острота восприятия действительно притупилась»

— Когда вас освободили, вас не захлестнула информационная волна? Кажется, это может сбить с ног…

— В первую очередь меня тогда интересовала Украина. Когда я посмотрела видео Ирпеня и Бучи, я была в шоке. После бомбежки дома в Днепре у меня около недели была истерика – я не могла ни есть, ни спать. Я отказывался верить. Все время звонила Саше Bal­aganoff (украинский блогер Александр Рыков — авт.): как такое возможно? Помню его фразу: ты только что вернулась, и для тебя это шок, но мы уже не реагируем так остро. Самое ужасное, что прошло полтора года – и острота восприятия действительно притупилась.

— Многие бывшие политзаключенные рассказывали, что после освобождения они словно попадали  из одной тюрьмы в другую — проверки, контроль и т. д. Как это было для Вас?

— Я соглашусь. Такая свобода панарошку. Ты по-прежнему ничего не можешь делать и всего боишься – темных силуэтов в подъезде, машин, мужчин. Прежде чем выйти из дома, чистишь телефон, удаляешь даже последние поисковые запросы. В любой момент они могли прийти домой и проверить. Хоть я и не на «химии» и не обязана, но… При этом до 23 января меня особо не трогали, а дальше сами понимаете.

Несмотря ни на что, 2020 год вспоминается солнечными красками. Люди были радостными, они верили в победу и перемены. А потом со мной случилась тюрьма, и когда я вышла, все было серым. Все вокруг поникшие, угрюмые. Они боятся. Вы общаетесь полужестами. По телефону только «Привет. Как дела?»

Как можно было довести страну до такого? Когда я села, это была еще облегченная версия. А как сейчас обращаются с политзаключенными? Адвокатов не пускают, передачи урезают, письма не передают…

«Иногда казалось, что эмиграция оторвалась от реальности»

— Как Вы думаете, независимые СМИ читают в Беларуси? Есть ощущение, что релоканты и страна живут в разных информационных пузырях?

— Понятно, что люди завели по второму или третьему телефону и до сих пор читают новости, интересуются и ждут. Очевидно, никто не стал смотреть Азаренка и Тура (пропагандистов гостелевидения — авт.).

Но иногда в Беларуси создается впечатление, что эмиграция оторвана от реальности. Эти вечные споры… Думаешь,  у нас такая дичь, а там ссорятся из-за глупости. Например, когда произошла утечка из проекта «Черная книга Беларуси», многие испугались. Как можно было допустить такой слив? Это ведь жизни людей!

— У Вас есть план, что делать сейчас?

— Нет. Мне бы сейчас дождаться приезда детей и папы. Надо определиться с жильем, решить вопрос со школой, придумать что-то с работой. Возможно, удастся запустить собственный проект или устроиться на работу в СМИ.

— Кстати, а что с Вашими аккаунтами в соцсетях? Вы возобновите ведение блога?

— Возможно. Но я вела блог не для того, чтобы заработать деньги или прославиться. В 2020 году это было актуально. Люди смотрели и им было легче. Что теперь? Как мотивировать? Конечно, мне бы очень хотелось сделать что-то подобное. Я вижу, что люди меня ждали, скучали, были рады меня видеть. Но я не знаю, что им дать и как поддержать, хотя моего оптимизма хватит еще на километр.

— Вам не кажется, что само Ваше появление в публичном пространстве может многих порадовать?

— Это эффект на первое время. А что потом? Хочется сделать что-то полезное и на долгосрочную перспективу. Я понимаю, что могу морально вытаскивать людей и у меня есть эти силы. Но пока я не знаю, какой проект делать.

— Какую миссию для себя Вы видели в 2020 году? Она изменилась сейчас?

— В 2020 году я открыла для себя Ольгу Токарчук. Тогда я увидела, что нельзя позволять людям опускать руки, сомневаться в правоте и победе. Чтобы у людей даже не было сомнений. Теперь я хочу того же самого. Моя цель не изменилась.

Читайте еще:

«Я видел, что тучи сгущаются». Блогер Сергей Петрухин рассказал об отъезде из Беларуси

«Пачынаў жыццё ад пачатку 6 разоў». Дарафееў пра бежанства, эфэкт Карлсана, «карысных ідыётаў» і беларусаў пад тонамі расійскага кантэнту

Журналист проекта Dekoder: «Долгое время о событиях в Беларуси и Украине немцам рассказывали корреспонденты из Москвы»