Горькое наследство. Анна Мирочник объясняет, зачем протесту рассказывать о своих жертвах

Багаж трагедий, или когда перестанет так болеть

Американский историк, теоретик культуры и крупнейший исследователь эпохи Возрождения Стивен Гринблатт в своих исследовательских работах, посвящённых анализу связи пьес Шекспира с историческими драмами, пришёл к интересному выводу.

Учёный обнаружил, что травмирующие грандиозные события по-настоящему уходят в прошлое спустя ориентировочно 50 лет. Столько времени необходимо обществу, чтобы осмыслить трагедию, исследовать её и пережить травму, переведя катастрофическое событие из плоскости личных переживаний в плоскость культурного опыта.

Необходимо смениться двум поколениям, чтобы общество могло спокойно посмотреть на чудовищные события. Трагедия 2020 года травмировала нас, разделив на жертв и палачей. Для наших детей 2020 год не будет восприниматься с уничтожающим изумлением — вместо этого у следующего поколения будет или горечь у тех, кто родился в семьях жертв и вынужденных релокантов, или вина, смешанная со стыдом, если младшее поколение узнает, что их отцы и матери подписывали фальшивые протоколы, писали доносы и калечили.

Это продолжит процесс поляризации общества: одним будет необходимо восстановить справедливость, другим — доброе имя своих родителей. Как пишет замечательный культурог и психолог Александр Эткинд:

«Поколению террора достаются массовые захоронения, первому поколению после катастрофы – травма, а второму и последующим – горе».

Качественное переосмысление эпохи и подведение итогов невозможно сделать, будучи участником этих событий — не просто так о «феномене 50 лет» говорят истоки и социальные психологи в самых разных странах: от Аргентины до США. Согласно этой теории, белорусы ещё не соприкоснулись со своим горем: слишком болит рана, и эта боль уводит от глубины трагедии, в которой неосторожный человек может и утонуть.

Наши дети, выросшие рядом с этой глубиной, будут уметь смотреть в неё, не рискуя упустить из виду что-то кроме бездны. Задачей нашего поколения является сбор всего необходимого материала для них и сохранение памяти тех, кого официальная история стёрла, а мировая повестка — не заметила. Иначе не добиться исторической справедливости и не воздать должное жертвам репрессий.

На прессе здесь лежит двойная ответственность и десятикратная нагрузка. У журналистов нет роскоши отдыха от новостного потока и нет шанса, собирая материал, случайно не столкнуться со своими химерами.

Говоря о жертвах, многие сотрудники медиа, говорят о себе.

Писать о режиме психологически проще — гнев и возмущение бодрят. Рассказы о жертвах, среди которых много коллег, выбивают из колеи и макают в собственное бессилие.

Горе как политический протест

Мне не нравится, когда белорусскую трагедию сравнивают со cталинским террором. Не потому что «нам» или «им» больнее, а из-за профанного обобщения, которое крайне слабо соприкасается с реальным историческим полотном. Это два разных исторических периода, похожих только на первый, беглый взгляд (в основном тем, что криво и косо, но как мог, попытался скопировать белорусский режим). Однако общая черта есть — например, табу на публичное горевание и невозможность «по-человечески» осмыслить и оплакать потери. Как и жертвы Большого террора, белорусы вынуждены страдать в одиночестве.

Террористические режимы отрицают причастность к массовым смертям и истязанию собственных граждан. Диктатор может совершать преступления, но не может их признавать — между ним, поддерживающей элитой и условным «народом» должна сохраняться ситуация «всё происходит добровольно, а беда случается только с теми, кто против нас». Иначе зыбкое равновесие системы нарушается.

Поэтому любые ритуалы памяти становятся своеобразным жестом протеста — фактически личным вызовом диктатору, поскольку они свидетельствуют: вот преступление, вот жертва, вот виновные. Окружающие не могут не включаться в это событие эмоционально, поскольку смерть это сильнейший триггер, который невозможно игнорировать.

В результате появляется страх, но вместе с ним и вопросы. Любые сомнения подрывают уверенность, будто «всё идёт по плану». Бессилие из-за невозможности изменить ход событий и высокие риски сопротивления тоже не всегда фрустрируют — они превращаются в тлеющую ярость. Поднеси спичку — вспыхнет пламя.

По разным оценкам, движущей силой таких перемен становятся «золотые 5%» — реактивное меньшинство, готовое к высоким рискам. Если действия этих людей, с точки зрения большинства, оцениваются как успешные, а резонанс от них довольно высок, движение будет становиться популярнее и притягивать новых сторонников. Однако для этой стратегии важно именно активные 5% — сочувствующие дома тоже важны, но двигать групповую динамику не могут. Поэтому пропаганда так много сил тратит на сокрытие преступлений.

Проклятие от папочки: медленное возмездие

Народный мемориал на месте гибели Александра Тарайковского, убитого за то, что «нагло и целенаправленно стоял перед милицией», и служившие панихиды по Роману Бондаренко священники имели не символическую, а реальную угрозу режиму. Батюшка в подряснике может быть физически слабее бойца в форме, но время всё расставляет по местам: в народной памяти остаётся батюшка. На длинной дистанции он успешнее.

Справедливость восстанавливается уже в следующем поколении: его ребёнок будет знать своего папу как героя. Ребёнок же сотрудника ОМОНа будет вынужден городить психозащиты, чтобы отмазывать от общественного мнения папу-преступника, и как-то объяснять самому себе, как именно способствовало защите родины групповые издевательства и пытки, в которых принимал участие папаша. Представляете, какое это тяжкое наследство?

Ирония возмездия белорусского протеста заключается в том, что «нашим» преступникам не повезёт так же, как, например, их коллегам — садистам времён Большого террора. Тогда не было интернета и смартфонов, что позволило многим палачам вести двойную жизнь и умереть уважаемыми людьми в ладу с соседями и семьёй. У белорусов есть базы данных с именами и фамилиями карателей, членов их семей, личными данными, но самое главное — свидетельскими показаниями, фиксирующих преступления.

Эти материалы представляют ценность не только для правозащитников — дождитесь взросления детей из семей силовиков. Многие из нас проходят этап, когда история своей семьи становится значимой темой. Первым на помощь приходит Google — дети тех, кто отметился в списках преступников, столкнутся с тем, что разделит их жизнь на до и после. Такое вот проклятие от того, кто был должен защищать и оберегать. Нет для преступников спасения: если правосудие не заденет, уничтожит горе и стыд собственных детей.

Деньги есть, но не для вас

К сожалению, нет масштабных свидетельств на тему того, сколько в людской памяти живут трагедии и как долго нам интересны истории жертв. Однако по своему более чем 15-летнему опыту работу и опыту своих коллег я могу вывести следующие закономерности:

• Теракты — около 3–5 дней

• Крушения самолётов — неделя

• Войны, революции (не на территории пользователя) — 2 недели.

Затем новость «прокисает» и уступает место новой информации. Поэтому такое восхищение вызывают украинские пиарщики, которые второй год удерживают фокус мировой общественности на своей трагедии. Хотя спад есть даже в этой теме.

Люди быстро устают от трагедий — держать фокус на страданиях утомительно. Это создаёт много проблем для правозащитных организаций и различных фондов, чьи пожертвования напрямую зависят от уровня интереса к теме. В результате с необходимостью инвестиций в PR сталкиваются все благотворительные организации, которые хотят помогать людям.

Люди инвестируют своё внимание и деньги в тех, кто им нравится. Нравится тот, о ком чаще слышат. Поэтому среди политиков идёт напряжённая борьба за лидерство в новостных лентах. И поэтому, как бы цинично это ни звучало — шансов на спасение больше у тех, кто на слуху.

И в этом трагедия наших заключённых, чьи близкие не имеют опыта общения с прессой и к тому же находятся на территории Беларуси. Создание доверительного пространства между журналистом и героем, где близкие люди могли бы рассказать правду, становится нереализуемой задачей.

Безымянность и быстрое забытьё жертв приводит к тому, что мировое сообщество не видит трагедий. У европейских политиков есть дела поважнее, и поскольку в нашей стране нет ни моря, ни ценных ресурсов, а всё, что могло иметь хотя какую-то экономическую ценность, уничтожено за 30 лет самоуправства Лукашенко. Помогать белорусам не рвётся никто. Даже наши соседи создают ряд бюрократических проволочек для тех, кто пытается устроиться на новом месте, бежав от диктатуры.

Если мы посмотрим на выделяемую помощь нашим проектам и фондам и сопоставим её с теми бюджетами, которые Евросоюз и США инвестирует в более престижные направления, станет и вовсе горько. В 2019 году только Конгресс США выделил Грузии $89 800 000 невоенной помощи. Молдове в 2023 году Евросоюз выделил $70 000 000. В мае 2023 года Румыния получила 30 000 000 евро только на поддержку фермеров.

Беларусь, как и Грузия не является членом Евросоюза и, разумеется, рассчитывать на помощь, как для стран-участниц не может. Но в 2020 году нашей стране выделили 24 000 000 евро. Из них только два миллиона посчитали нужным выделить на поддержку политзаключённых. На момент написания статьи в Беларуси этот статус имеют 1483 человека — получается по 1348 евро на человека. Даже немного оскорбительно, не так ли? Особенно, если посчитать, сколько родственникам заключённым стоят адвокаты и все сопутствующие горю расходы.

В то же время Германия увеличивает военную помощь Украине с 3 млрд евро до 15 млрд. Безусловно, в Украине идёт война. Но Беларусь под управлением Лукашенко является непосредственным сообщником путинского режима, и с этим никак не справиться при недостатке финансирования. К сожалению, революция — это очень дорогое удовольствие, и, если мы не хотим идти с голой пяткой на танк, необходимо озаботиться добычей ресурсов.

В результате белорусам, как и всегда, приходится надеяться только на себя. Поэтому мы должны делать истории нашей страны близкими, понятными и важными для каждого европейского или американского избирателя.

Это — наш единственный шанс быть услышанными крупными политиками, которые обращают внимание только на то, что имеет для них практическую ценность.

Положительная оценка избирателей — имеет. Доброе дело абстрактным людям — нет. Как сказал классик, «невозможно оплакать все могилы».

Привлечением внимания к персональным историям политзаключённых мы можем обеспечить хотя бы частичную заботу об их семьях, которые они были вынуждены покинуть. Важно находить финансирование под бесплатное обучение их детей в хороших европейских вузах. Важно находить средства на лечение пожилых родителей, о которых не могут позаботиться те, кто гниёт в тюрьме. Эти люди принесли жизнь и время с любимыми на алтарь новой Беларуси, и будет здорово вернуть хотя бы часть этого вклада.

Наши герои и наши жертвы — гордость страны. Возвращение их в белорусскую, а затем и в мировую повестку принесёт пользу каждому свободному белорусу. Как показывает мировая практика, как только проблема становится популярной, выстраивается очередь из желающих помочь.

Читайте ещё:

Аўстралійскі тэлежурналіст узяў удзел у Марафоне салідарнасці, падтрымаўшы Анджэя Пачобута

«Жыццё — падарожжа, а мы ўвесь час кудысьці крочым». Беларускі журналіст з’ехаў у ЗША і вядзе YouTube-канал пра дыяспару

Свярдлоў пра праект з Маланкай: «Мы самі яшчэ не абвяшчалі публічна ні пра стварэнне кансорцыума, ні пра канкрэтныя праекты»