Ольга Лойко: Если есть идея, как освободить политзаключенных без переговоров и уступок, озвучьте, но я ее не вижу

«Человек, которому светит двадцать лет, вряд ли будет милым собеседником, склонным к компромиссам»

— Как воспринимается лишение свободы?

— Задержание не было неожиданностью, потому что задерживали не тех, кто случайно оказался в офисе, а тех, кого нужно было: на всех были заведены карточки, и сразу стало понятно, что впереди минимум трое суток по 108‑й статье УПК (задержание по непосредственно возникшему подозрению в совершении преступления).

За 10 месяцев в заключении ко всему можно привыкнуть. На Окрестина все было плохо, потом, в СИЗО, было уже обыкновенно. С одной стороны, плохие бытовые условия и глобальная неопределенность. С другой — выживание, которым ты занимаешься постоянно, и это отвлекает. Как и везде, есть нормальные люди, есть плохие. Конечно, всегда остается надежда, что вдруг «там как-то что-то решится», но на самом деле из одной обыденности переходишь в другую, достаточно быстро приспосабливаешься, поскольку занят выживанием, бытом. Это отнимает много сил и ресурсов.

— Как проходит время в заключении? Есть какие-то простые полезные правила, которые могут помочь в первое время и впоследствии?

— Я бы не сказала, что это было продуктивное время. Мы пытались читать самоучители по языкам и т.д. Но общие условия там не создают благоприятной атмосферы.

В прокуренной камере на восемь человек, где все время какой-то движ, постоянно ругаются между собой, какие-то бытовые вопросы решают… Это не то место, где ты сидишь и эффективно учишь английский, например. Поэтому много читали, писали письма, беседовали. Благо, люди разные и было с кем поговорить. Да, удалось многое прочесть или перечитать заново.

Что касается выживания, есть базовые навыки. Ими, как правило, делятся сокамерники: обеспечить личную безопасность, слушать адвоката, не делать какие-то вещи, которые выходят за рамки внутреннего распорядка, что чревато, например, ужесточением условий и карцером. Не стоит спорить из-за ерунды, непринципиальных вопросов, нарушать правила на ровном месте. Были, к примеру, люди, которые говорили: я не буду ходить с руками за спиной. Это заканчивается тем, что ты сидишь в карцере несколько дней, а в итоге все равно ходишь с руками за спиной, потому что вариантов нет.

Непонятно, зачем на это тратить драгоценные силы, потому что карцер — место, где сложно просидеть несколько дней. Это не полезно для здоровья, там нет книг, людей, нормальной еды.

Правила лучше не нарушать, потому что это важно для всей камеры. Чтобы не привлекать к себе избыточного внимания, чтобы не расселяли в разные камеры постоянно.

Вначале стоит не лезть на рожон, а присмотреться, как что работает, чтобы не множить конфликты ни с персоналом, ни с сокамерниками.

Люди сидят вместе давно и тихо, и все у них было хорошо, а тут появляешься ты со своими личными представлениями о добре и зле. Публика сидит с разным опытом. Много людей с серьезными статьями, соответствующим настроением. Человек, которому светит двадцать лет, даже если он образованный и приятный — и я не имею в виду политическую статью, — вряд ли будет милым собеседником, склонным к компромиссам, уважению твоего личного пространства и т.д. Поэтому главная задача — выжить.

«Если нет «ресурсных» людей, готовых носить передачи, тогда реально тяжело»

— Насколько важна поддержка со свободы?

— Ключевой момент заключается в том, что буквально за каждым сидельцем должен стоять кто-то «ресурсный». Не в плане денег, а в плане внимания к твоим потребностям, готовый постоянно, в еженедельном режиме быть в контакте с адвокатом, закупать продукты и вещи по списку. Стоять в очередях, передавать нужный крем-шампунь-пилочку-еду (а многие довольно избирательны в еде). Плюс там ее негде хранить летом, потому что все портится без холодильника. Зимой еще что-то можно на подоконнике сохранить три дня, но летом — маловероятно.

То есть это человек, который впрягается в твой марафон и ходит с передачами раз в неделю. А если их несколько, получается две-три в неделю. И это тяжело, отнимает кучу времени и ресурсов. Даже близкие люди устают. Мужья, родители, дети начинают писать: «Послушай, неужели ты не можешь обойтись без такой ерунды? Тебе там так нужны пилочка или носки?» Психологически тяжело семьям. Начинаются обиды, непонимание.

Одни обижаются, что тратят кучу ресурсов на тебя, платят за адвоката, бегают с передачами, без конца пишут письма, а ты злишься, потому что они хотя бы на свободе, неужели им сложно найти нужные вещи. Можно сказать, что адвокат худо-бедно оплачен и «зачем он тебе раз в неделю, ну придет он раз в месяц, у нас нет денег!» А адвокат — это новости, в том числе о семье, это возможность выйти, поговорить с человеком вне этих несчастных пятнадцати метров квадратных. Это важная штука даже вне следственных действий. Таких драм много, и если нет за тобой «ресурсных» людей — близких, друзей, родственников, которые готовы будут на это, тогда реально тяжело. Сидельцы были сильно разочарованы тем, что они не нужны никому.

«Если мы можем освободить десять человек — стоит ли париться? Наверное, стоит»

— Твоя позиция в отношении политзаключенных — идти на переговоры, уступки и торг, чтобы любыми путями освободить людей, — была изначальной или поменялась после заключения?

— До ареста мне казалось, что я знала о ключевых людях, следила за их судьбой, но после личного опыта для меня стало удивительно: почему [освобождение политзаключенных] — это не тема №1? Потому что тема неудобная. О ней не очень хотят говорить, потому что «ну что тут сделаешь, страдайте молча». А нужно думать. Какие-то идеи и предложения есть, мы их озвучивали с Ассоциацией родственников политзаключенных и бывших политзаключенных, и они не связаны с отменой санкций.

Есть люди тяжелобольные, а медицинский доступ там крайне ограничен, поэтому нужно, не знаю, как тут можно сказать, штучно подходить. Если мы можем освободить десять человек — стоит ли париться? Наверное, стоит. Если в их число может попасть близкий тебе человек. А каждый надеется, что его близкий может попасть. За год там фактически рушатся семьи, ты выходишь без профессии, работы, помощи, которая позволит тебе наладить уровень жизни до заключения.

— Освобождать политзаключенных любыми путями — какими?

— Если есть идея, как освободить политзаключенных без переговоров и уступок, озвучьте, но я ее не вижу. Мы просто ждем чего-то. Например, что Украина победит и потом что-то случится такое, что приведет к уступкам с той стороны. Украина пока еще не победила, но она за своих топит. Не сказали же «Азову»: «Ребята, сорри, вы побудьте в плену». Украина сказала, что ей нужны ее герои. Живые и здесь. Хотя казалось, этот обмен невозможен, но, как видим, все возможно, если очень сильно нужно. Также важно, если кого-то получится освободить или обменять, чтобы это не воспринималось так: «А почему Машу, а не кого-то другого? Почему за Эдика мы стараемся, а за кого-то нет?» За кого возможно, за того и надо стараться.

Мы же видим какие-то запросы с той стороны. Коноплев написал: дайте, пожалуйста, нашим гандболистам играть хотя бы со странами Африки (11 июля председатель Белорусской федерации гандбола Владимир Коноплев, ранее один из ближайших соратников Лукашенко написал письмо главе Международной федерации гандбола Хассану Мустафе с просьбой разрешить играть с командами из Африки, Азии, Ближнего Востока. — «Позірк».). Ну ради бога, играйте, а пусть он как-нибудь попросит, чтобы Даша Лосик вышла. У нее маленький ребенок, маленький срок, она признала вину, человек вполне себе безопасный, власть не захватывала. Ничего страшного не совершала. Раскаялась и признала — молодец. Давайте, вы походатайствуете.

Пока получается, что и новых сажают, и старые сидят и движения нет.

— Что можно предложить в обмен на освобождение политзаключенных?

— Когда говорят: «Мы не знаем, что им (режиму Лукашенко. — «Позірк».) предложить», — вот же они сами формулируют! Если мы слышим запрос, что им нужно калий перегружать через Клайпеду, это совершенно другая должна быть договоренность на совершенно иное количество человек. Я призываю не бояться этого обсуждения. Вопрос, как и с кем это обсуждать. Если мы выступаем за ужесточение, то ужесточите уже по полной.

Ничего же не происходит вообще, ни ужесточения не происходит, ничего другого. Вряд ли Брюссель сильно за Лукашенко, но, видимо, у них есть своя логика, почему они не хотят включения Беларуси в очередной пакет санкций. Однако не думаю, что прямо весь Брюссель лоббирует интересы Александра Григорьевича.

— Есть ли смысл торга, если продолжают хватать все новых людей?

— Во-первых, сейчас многие люди, которые понимали, что рискуют, все-таки выехали, могли принять меры собственной безопасности. Власти могут увеличивать, а могут не увеличивать количество политзаключенных. Это тоже вопрос открытый. Если мы знаем, что погибнут новые, мы не станем лечить старых, ведь все равно все умрем? Значит, будем потом спасать следующих [политзаключенных]. Пока получается, что и новых сажают, и старые сидят и движения нет. Тот же Дашкевич, которого могли отпустить, но не отпустили, хотя, казалось бы, он уже отсидел. Не понимаю, чем он опасен, многодетный отец, но как-то так оказалось.

«Пока общественность спорит, кто-то исчерпал уже все ресурсы: и моральные, и финансовые — и очень надеется дождаться»

— Родственники некоторых заключенных просят о «режиме тишины». Насколько это оправдано?

— Когда родственники говорят о «режиме тишины», это помогает, потому что любые попытки с кем-то о чем-то договариваться, натыкаются на реакцию: «Это зрада («предательство» с укр. — «Позірк».), мы не будем договариваться, вы топите за режим». Люди, которые могли бы с той стороны пообщаться, говорят: мы не хотим, потому что тут же начнется — «давайте жесточайше давить». Это два совершенно разных процесса, они друг с другом вообще никак не связаны. Поэтому я понимаю родственников. Плюс к тому же, чтобы человек вышел, нужно в какой-то момент молчать и просто ждать. Если у него небольшой срок и есть шанс выйти, тогда, наверное, стоит уважать мнение близких. К тому же бывает так, что заключенный получил одну статью, а мог получить три, и я понимаю родственников — они тоже боятся. Не хочу приводить примеры с фамилиями, но есть люди, которые, выйдя на «химию», опасались, что, если кто-то будет громко кричать об их прошлых заслугах, они рискуют получить срок больше. А это не очень хорошо.

Если родственник считает: «У меня есть письма, он (заключенный. — «Позірк».) звонит мне, ему осталось полгода. Ребята, давайте, вы меня не трогаете, и мы досиживаем спокойно», — я это очень понимаю. Сложно сказать, насколько эта стратегия выигрышная, но имеет право на жизнь. Были случаи, когда именно она, наверное, и позволила человеку выйти. Для родственников это самое главное. Потому что, пока общественность спорит, кто-то исчерпал уже все ресурсы: и моральные, и финансовые — и очень надеется дождаться.

«Хотя я очень уважаю людей, готовых страдать до конца, следует равняться на слабейшего»

— Как ты относишься к позиции не идти на торг с режимом, которой придерживаются другие родственники заключенных?

— Безусловно, у каждого есть своя стратегия и право ее придерживаться. Я уважаю их мнение и очень уважаю Николая Статкевича, но сложно всем равняться на него, если мы говорим о том, что там есть люди, которые не досидят. Есть Статкевич, а есть Федута, к примеру, с тяжелым состоянием здоровья, или Маша Колесникова, у которой была одна концепция, до того, как она заболела, а после — ситуация стала другой. То есть мы понимаем, что человек не досидит. Родственникам сложно сказать, что мы будем стоять до конца, потому что физически человек не в состоянии. Все же, наверное, следует равняться на слабейшего. Хотя я очень уважаю этих людей, которые готовы страдать до конца, но там [за решеткой] не все люди на это готовы и физически, и морально.

— Резюмируя: что стоит предпринимать, чтобы освобождать политзаключенных?

— Главное, чтобы реально была хоть какая-то стратегия, потому что сейчас выглядит так, что это просто всех напрягающая неудобная тема. Нет готовности ее обсуждать, и нет однозначного решения. Хотя по тому же «Азову» также не было однозначного решения. Это тема для дискуссии, а не травли друг друга в стиле «что вы опять со своими политзаключенными?». Ребята, извините, пожалуйста, но для семей, у которых сидят там люди, это драма, трагедия и т.д. Мало того, люди реально могут не досидеть.

Нужно выстраивать какой-то более культурный диалог. И не отмахиваться, как от многих моих бывших сокамерников отмахиваются, мол, «тут все жертвы, нечего вам тут это самое». Да, все жертвы, но кто-то уехал, собрав все вещи, сдав квартиру, культурно, а кто-то без ничего, отсидев довольно много. Поэтому меряться страданиями ни с кем не хочется, но и отмахиваться от того, что там у людей есть серьезные проблемы, — тоже.

***

Ольга Лойко вместе с другими 14 сотрудниками tut.by была задержана 18 мая 2021 года, в день разгрома властями крупнейшего независимого портала. Обвинена по трем статьям Уголовного кодекса: ч. 3 ст. 361 (призывы к действиям, направленным на причинение вреда национальной безопасности с использованием СМИ или интернета), ч. 2 ст. 243 (уклонение от уплаты сумм налогов, сборов в крупном размере), ч. 3 ст. 130 (разжигание расовой, национальной, религиозной либо иной социальной вражды или розни группой лиц).

17 марта 2022 года отпущена под личное поручительство председателя Республиканского союза промышленников и предпринимателей Александра Швеца, уехала из страны, на суд не явилась, объявлена в розыск.

Читайте ещё:

У суботу — анлайн-марафон салідарнасці «Нам не ўсё адно!» Сабраныя грошы пойдуць на падтрымку палітвязням і іх родным

Публікацыя фільма пра пратэсты выклікала гучны рэзананс. Прычына — у бяспецы. Што кажуць аўтар і медыя?

Адкрыты збор для дапамогі фотажурналісту Генадзю Верацінскаму