Наградили…

В городе Б., что на реке Б., каждый год «подкупали» журналистов.

В первых числах мая, аккурат накануне их, журналистов, двух профессиональных праздников –  Дня  печати и Дня работников радио, телевидения и, прошу прощения,  связи – журналистов вызывали в горисполком и одаривали.

Кого – премией, кого – ценным подарком, и всех – грамотами.

Традиция эта была заложена еще в те времена, когда журналисты, по мнению властей города Б., назывались более правильно – идеологическими работниками, пропагандистами, а СМИ – средствами массовой информации и пропаганды.

То есть тогда всё было на своих местах – пронумеровано, обозначено, «направлено»… И не надо было делать вид, как сейчас, в новые (чтоб их) времена, что власти города Б. считают журналистов кем-то другим, а СМИ, соответственно, – чем-то другим.

Вот и в этот раз, о котором речь, журналистов в начале мая пригласили в святая святых – в кабинет председателя горисполкома.

Его владелец был человеком еще молодым,  хорошо откормленным, с плохо скрываемым отвращением на лице и с довольно обширным словарем ненормативной лексики.   

Но, когда надо было (как, например, в этом случае), он умел себя сдерживать, синхронно переводя в уме свою речь с «обычной» на довольно-таки приличную. И даже возвышенную.

Да и спичрайтер всегда под рукой имелся (тоже из бывших журналистов),  которого хозяин кабинета называл на свой манер и который давно уже насобачился писать ему такие задушевные речи, что заслушаешься.

Когда журналисты гуськом, кланяясь не хуже китайцев, входили в его кабинет, он сначала поморщился и скривился, но потом надел на себя подобающее случаю выражение лица и передвинул свое квадратное тело навстречу им.

–  Проходите, проходите… Рад, рад… – всем одинаково говорил он, широким жестом показывая на сервированный стол.

– И мы очень, очень рады видеть вас, многоуважаемый Михаил Дмитриевич! – говорила дама постбальзаковского возраста, редактор газеты, наклеившая улыбку на свое лицо еще в советские времена. – И позвольте вручить вам этот ежедневник и календарик… с нашим логотипом.

– Спасибо, спасибо.  Я рад, практически счастлив…, – почему-то сопя, стал говорить он. В отсутствие написанной речи – как всегда, невпопад.

Все расселись, двигая стульями и вежливо покашливая.

– Друзья мои, – начал по бумажке, найденной во внутреннем кармане пиджака,  Михаил Дмитриевич. – Я имею честь пригласить вас, тружеников села, на открытие выставки, на которой будут представлены лучшие образцы животноводства…

– Михаил Дмитриевич, Михаил Дмитриевич! –  послышалось из угла за спиной журналистов. – Не то, не то… 

Хозяин кабинета удивленно посмотрел на текст, потом – в сторону голоса, потом опять – на текст. Потом, налившись недоброй краснотой, покопался, шевеля губами, во внутреннем кармане пиджака и извлек из него еще один листок белой бумаги, сложенный вдвое.

– Сегодня мы собрались здесь, чтобы чествовать наших многоуважаемых спортсменов, достойно выступивших на соревнованиях по гимнастике…

Голос из угла (с ужасом):

 – Не то! Не то! В папке, в папке!

– Ё… ёлки-палки – лес густой, – сказал Михаил Дмитриевич и, открыв красную кожаную папку с тисненным золотым профилем лысого человека, начал:

– Так вот что я хотел сказать, уважаемые наши… мои… наши работники пера («…и топора» – шепнул в это время кто-то из журналистов). Мы рады видеть вас здесь – самых достойных, самых преданных своей профессии специалистов…

Дзинь – кто-то из журналистов уронил чайную ложечку. Начальник идеологического отдела работы сузил глаза. Его заместитель вздрогнул. Михаил Дмитриевич поморщился.

– Я благодарю вас за вашу профессиональную работу, за сотрудничество и понимание. Средства массовой информации играют важную роль в освещении работы горисполкома и жизни города… Я рад тому, что между нами установились такие добрые отношения, такое тесное взаимодействие в решении  насущных проблем, стоящих перед нами.  Руководство города всегда готово идти навстречу средствам массовой информации! Мы всегда готовы поддержать вас во всех ваших начинаниях. Мы…

Он говорил еще минут десять. За это время муха, летающая в кабинете, успела пятьдесят раз совершить его облет, приземлившись, в конце концов, на вазу с печеньем.

Смертельная скука, как всегда в таких случаях, охватила присутствующих. Один из журналистов – пожилой, аксакалистого вида человек с постоянно-значительным выражением лица, успел даже вздремнуть. Ему даже был показан сон: Михаил Дмитриевич летает, с листком в руках, по кабинету и гудит, гудит…

Затем слово предоставили начальнику отдела идеологии, который говорил еще минут пятнадцать. Потом высказались главы администрации: каждый – по 20 минут. Потом – председатель Совета депутатов…

За это время муха успела уже облазать весь стол, все вазы, все печенье и успокоиться, отлетев на штору.

Перешли к награждениям.

Помощник Михаила Дмитриевича торжественно открыл внушительных размеров пакет и замер над ним.

– Семенович, ё, ёлки-палки, чего ты медлишь там? –  не выдержал председатель исполкома. – Неси сюда уже…

Помощник Михаила Дмитриевича – молодой человек лет 28, высокий, худой и вертлявый – спал с лица.

– П‑п-перепутали…

– Что ты там мямлишь, – стал выходить из себя его шеф, – что перепутали?

– Всё перепутали, – выдохнул тот и, почувствовав большую слабость в ногах, почти повалился на бархатный горисполкомовский стул.

Михаил Дмитриевич перекантовал свое квадратное тело к нему, заглянул в пакет и тоже замер, стоя спиной к зрителям.

Стояние председателя горисполкома продолжалось долго. По крайней мере, так показалось журналистам.

У начальника идеологического отдела за это время вся жизнь перед глазами промелькнула. Его заместитель превентивно стал глотать валериановые таблетки.

Повернувшись наконец к журналистам, Михаил Дмитриевич, дергая мясистыми щеками, провозгласил:

– Господа, случилось страшное! Пакет с вашими подарками (и так далее и тому подобное) отправился по другому адресу! К нам, знаете, днем приезжал председатель облисполкома и, видимо… мои… наши люди перепутали пакеты. Приношу свои извинения. Виновные будут… ё… наказаны. Придется нам с вами перенести встречу…

Когда журналисты, напуганные произошедшим и опечаленные тем, что остались без подарков, уже шли по коридору и даже уже спускались по лестнице, они все еще слышали страшные, истошные крики Михаила Дмитриевича.

И слова, произносимые им, издалека сливались в сплошное «ё‑ё-ё-ё‑ё»…