Ольга Декснис. Разговор о точках опоры

— Ольга, в соцсетях я вижу с твоей стороны трансляцию нового этапа в жизни. Ты переезжаешь в Минск?

— Да, мы находимся в процессе переезда. Очень много дел надо уладить, прежде всего это касается стабильности и финансов. Сейчас переезд особенно важен, потому что ребенку в переходном возрасте нужны ориентиры, новые знания, впечатления, общение с интересными людьми и многое другое.

В режиме фриланса я живу лет пять. И ты знаешь, что такое фриланс в Беларуси.

— ?

— Это романтика (смеется. — Ред).

Фрилансер всегда должен иметь средства, чтобы поехать в любую точку страны и сделать что-то интересное, а потом еще и суметь это продать. В наших условиях фрилансеры — чаще всего постоянные внештатники одного-двух изданий. У фрилансера нет оклада, нет больничного. Если он не работает, то и не ест. И это очень сложно.

Но вместе с тем фрилансерство — безумно интересный формат, и это не о свободе, а о бесконечном испытании себя. Это интересно, потому что есть возможность писать разными стилями, пробовать разные форматы и темы, сотрудничать с разными редакторами, быть в поиске и, значит, в активе.

Сейчас я сама ищу фрилансеров. Вот, к примеру, мы начали трансграничный проект с коллегами из семи стран на тему “Насилие в семье”. Это новый вызов для меня — стать автором и руководителем профессиональной команды, вместе с тем это большая ответственность.

У меня был запоминающийся пример продуктивной работы с графическим дизайнером. Когда работа была одобрена, девушка не присылала ее в нужном мне формате, пока не пришла оплата. Как только на ее счету были средства, в моей почте — нужная картинка. Это идеально. Дизайнер-фрилансер знает, зачем освобождала время для работы со мной. В нашей профессии такое невозможно.

— Получается, что для работы в таком режиме нужна финансовая подушка, поддержка семьи.

—  Для успешной работы журналиста-фрилансера не стоит жить в провинции. Это все, что нужно знать. Если только твоя провинция не находится на границе с несколькими странами, где постоянно что-то происходит, а ты, как тот Брюс Всемогущий, всегда в центре событий с микрофоном и камерой. Я не знаю успешной модели работы в нашей профессии во фрилансе и однажды меня это здорово расшатало.

Эмоциональное равновесие женщины держится на шести точках опоры: отношения, профессиональная реализация (деньги), здоровье, личностная реализация, духовность и окружение. Теперь представь состояние, что  ничего из этого нет. Вообще ничего и долгий период.

Так случилось и со мной. Как защитная реакция ко мне пришла тяжелая многолетняя депрессия. Сейчас думаю и не понимаю, как можно было психологически выжить в той ситуации, у меня не было даже сил выйти на улицу, чтобы подышать. Я один репортаж писала по несколько месяцев, а к элементарному звонку могла готовиться пару недель. Из 365 дней в году половину отдавала мысли, как исчезнуть с этой земли. Правда, это очень страшно. Поэтому я сейчас занимаюсь совершенно другим — тем, в чем я продуктивна и ресурсна.

После первого нашего с тобой разговора для интервью я подумала, что сама могла бы быть героиней социальных репортажей. В Грузии мы снимали документальный фильм про ранний брак и домашнее насилие. Сейчас пришло осознание, что и тот фильм, и новый проект сейчас я делаю через призму собственного опыта. Ведь, к сожалению, мне известны все виды домашнего насилия. Но я бы не хотела на этом зацикливаться. Да, это часть меня, но уже давно не я. Для чего-то этот опыт был мне нужен. Возможно, что через него и свою профессию я могу миру что-то донести. Когда окончательно найду свой дзен, может, напишу книгу “СоНезависимость”  (смеется. — Ред.). И будет она о том, что многие девочки в мире нуждаются в одном — в любви к себе, этому их нужно учить с раннего детства.

Mar­ried at 16, trail­er from David Pip­ia on Vimeo.

Похожая ситуация и с темой сирот, которую мы делали для «Имен». Моя мама воспитывалась в детском доме —  ее туда отправили, потому что у семьи не было денег на воспитание детей, а потом ее родители и вовсе умерли. По линии матери я не знаю никого, там обрыв из обид. Мне было важно узнать через чужие истории: почему сдают детей в интернат, почему родственники не ищут друг друга и многое другое.

— Ты обращалась за помощью к врачам в сложный период?

— Психотерапевт-профессионал стоит денег. Сессия начинается от 20 долларов, а нужно не меньше 5–6 сессий в месяц. Обращалась к психологам пока были средства. Вообще, люди с травмой должны полюбить психотерапию, сделать ее частью своей жизни.

Когда я делала интервью с братом паралимпийца Алексея Талая (Ольга в соавторстве работает над книгой о известном белорусском паралимпийце Алексее Талае. — Ред.), он рассказывал, что в сложный период жизни Алексея пытался найти ему любую занятость, потому что это важно. Для равновесия любому человеку нужно чувство востребованности.

В моем случае телефон молчал, мессенджер молчал, никаких предложений не было. Но со стороны казалось, что все хорошо.

Я уже давно привыкла, что приключения и работу ищу всегда себе сама. Где искать мотивацию? Только внутри себя. Кто ты в этом мире и что ты можешь ему дать?

Летом 2017-го года я ходила с мыслями, что нет сил, нет поддержки. Но однажды я словила себя на том, что день сурка надо прекращать. И начинать другую жизнь.

Так в моей жизни появился спорт, правильное питание, обязательное чтение книги по утрам, что формирует мои мысли на весь день, аудиокниги во время прогулки или поездки.

Прошлой осенью я подала заявки в Open Media Hub, две из них поддержали. Это крутое ощущение, когда ты сидишь в провинции и подписываешь контракт с фондом из Лондона. У тебя начинает получаться — стоит только начать. У меня была крутой ментор —  тренер по созданию телевизионных и онлайн проектов, менеджменту в сфере медиа с 15-летнем опытом работы на ТВ Великобритании. Я включала диктофон, чтобы не упустить ни одной буквы, и ни одного совета. Очень важно найти своих учителей, я их постоянно ищу.

Уже вышел наш небольшой фильм с Ириной Ореховской о трансгендерной девушке из Минска. У меня была задача показать ее личность, ее боль, желания и обязательно помочь. Это вообще моя глубинная и губительная в профессии история: зачем писать, если ты ничем не поможешь? После выхода материала я была вдохновлена: было много положительных комментариев, героине поступили предложения о работе.

Социальная журналистика крайне сложный жанр для психики журналиста — писать о боли и травмах непросто. Но здесь есть и глобальная задача — помощь людям. Это делает меня счастливой.

— С одной стороны, удаленная работа становится все более популярной. С другой — некоторые издания осознанно уходят от работы с внештатными авторами. По твоему опыту, редакцию, готовую пойти на сотрудничество с фрилансером, легко найти? Какие темы наиболее востребованы, а что обычно отдают только сотрудникам редакции?

— Мне кажется, почти все редакции мира готовы к сотрудничеству с фрилансерами, другой вопрос в том, как достучаться к тому или иному редактору. В нашей стране работает Face­book и цепная реакция, когда тебе скажут: редактор спорта — этот, а редактор раздела “Общество” этот.

Важно точно попасть в тему того или иного ресурса. Если ты фрилансер на несколько изданий, то, скорее всего, будут востребованы репортажи о людях с интересной работой или хобби, такие тексты актуальны в любое время.

Что касается работы, которую “отдают” по привилегии, думаю, это про госиздания. Со мной такое было полгода в отделе новостей на ОНТ, где по утрам раздавали пресс-релизы, а вечером звонили из администрации со словами: «Новости удались, молодцы!»

Новости совершенно не мой формат. Мне сейчас проще написать трансграничный план проекта по новой для меня теме, план книги, сделать предварительную подготовку для лонгрида, документального фильма или написать сам лонгрид, найти людей на другом конце света для сотрудничества. Но только не новость. Поэтому, наверное, я до сих пор не в штате, ведь СМИ, прежде всего, нужны новости. По крайне мере, у меня сложилось такое впечатление.

— У тебя близкие отношения с дочерью. Она — тоже твоя мотивация для развития?

— Я родила в 20 лет, лежала рядом с ней и думала, а что я отвечу — кто ее мама? У дочери должен быть ответ на этот вопрос. Я поступила в университет, когда дочери было два года. Работала на трех работах:  убирала подъезды ночью, была социальным работником и сиделкой для парализованной женщины после инсульта, чтобы платно учиться в университете. А на меня «капали»: зачем тебе образование, только деньги уносишь из семьи! Родительской поддержки тоже не было.

Пришлось оставить учебу на третьем курсе. Я рыдала двое суток после того, как забрала документы. Гуляла по улице и рыдала, рыдала и гуляла. Купила «Рэгіянальную газету», а там было объявление о наборе в Школу молодого журналиста, куда меня и приняли.

Это я сейчас понимаю, что тогда произошел поворот меня в нужное русло, будто кто-то свыше развернул меня со словами: «Девочка, тебе сюда!»

Так я усвоила важный урок: что-то плохое — это начало нового, а хорошего или плохого — время покажет! Я провела в школе крутой год. Все основы в профессии у меня оттуда.

Журналистика очень многое мне дала и продолжает давать. Я очень благодарна тем людям, которые приходили в мою жизнь с неким уроком.  

Я за интеграцию ребенка в профессию, чтобы она видела, что происходит. Понятно, что не стоит брать на интервью, но в целом, почему нет?

Мы с Лерой очень схожи, у нас сильная эмоциональная связь. Недавно мы с ней задумали вместе написать книгу про жизнь бездомных животных. Говорю, Лера, наш кот подобран возле поликлиники, собаку забрали у хозяина-агрессора, по-моему, может получиться их веселое приключение на бумаге, как считаешь? И мы засели на несколько часов: я писала план в компьютере, она —   на плакате, чтобы повесить на стену. Почему бы не использовать детскую фантазию и свой опыт? Написала в издательство, мне ответили: присылайте план!

В этой истории важен сам процесс — это разговор между дочерью-подростком и матерью, своеобразная сказкатерапия. Мы вместе что-то придумываем, проводим время, фантазируем, проживаем эмоции героев и мечтаем. В подростковом возрасте дети все реже хотят проводить время с родителями. Это единственная работа, куда я не закладываю никакой фидбек, я только за процесс.

— Не могу не вспомнить о твоем нашумевшем репортаже о кафе «Сайгон». Тот материал принес тебе какой-то результат, кроме гонорара?

— Мне важно попробовать, понюхать, прочувствовать, услышать. В тот период мне не продлили контракт в «Комсомолке» — это было логично, потому что я сидела дома, была непродуктивной.

Я никому не посоветую на своем первом рабочем месте трудиться из дома. Нужно быть в редакции, среди своих единомышленников.

Я сходила пару раз в «Сайгон» и оба раза отравилась. После этого решила устроиться туда на работу. Жила в Вилейке. В 5 утра выходила на поезд, а домой возвращалась в 9 вечера. На дорогу каждый день уходило около пяти часов. И так почти два месяца. Но у меня была цель сделать такой материал, доказать себе, что я могу.

Нашим СМИ, увы, не нужны такие материалы. Это слишком затратно. Как в случае с этим текстом: два месяца работала, месяц писала, месяц вычитывали редактор и юрист, месяц выходил материал и только потом я получила гонорар. Но это интересный жанр.

Сейчас у меня есть идея снять фильм о правах цыган в Беларуси. Как попасть в закрытое сообщество, которое не хочет говорить о проблемах? — задавала я себе и окружающим вопрос. И тут в Одессе коллеги подсказали, что скоро будет семинар про геноцид рома во время Второй мировой войны. Через месяц я на этом семинаре знакомилась с диаспорой, семьями, изучала первичным взглядом, так сказать, их истории и думала, как это все подать, к кому могу обратиться, чтобы сделать фильм.  

— Местные жители знают, что ты журналист?

— Знают. Правда, с историями про Вилейку у меня все время случаются скандалы. Все хотят, чтобы не было критики. Самое смешное было когда-то в «Комсомолке»: я написала про выставку оригами, где автор представил «Смерть с косой», которую оценил в 100 долларов. Обычная заметка. Но мне звонили из центра творчества, из отдела по идеологии, разговаривали со мной часами, говорили, что это учреждение образования, что они не имеют права ничего продавать и оценивать. На что директор музея парировал: вы бы ей спасибо лучше сказали за рекламу, со всего города идут посмотреть на эту «смерть».

В Вилейке — чистый воздух, озера, водохранилище, тишина, нет людей. И нет работы. Молодечно — крупный и более живой. Я езжу в Молодечно кофе попить, как некоторые минчане в Вильнюс.

— У тебя есть видение своей жизни?

— Идеальное? Конечно, есть. Сейчас со мной происходит какая-то трансформация, я ищу новое применение полученным за многие годы знаниям. Мне интересно документальное кино, писательство, журналистские расследования, видеоинтервью.

— Ты ушла в личную проектную деятельность в сфере журналистики. Как настроиться на такой образ жизни, стать хозяином себе и своему времени?

— Стать голодным (смеется. — Ред.). В состоянии депрессии у меня не было сил и ресурсов искать возможности. Сейчас есть и желание, и силы. Раньше как было: приходишь с идеей, а тебе говорят: «Ну, съезди, посмотрим. Может поставим». То есть тебе нужно есть, а редакторы играют в какие-то непонятные истории. Если я вложила в поездку свои деньги, написала и потом должна долго ждать оплаты, это очень демотивирует. Мне нравится все новое, нравится учиться. И сейчас я делаю то, что не зависит от чужих решений так глобально, как раньше.

И надеюсь, что завтра будет лучше, чем вчера. Я с этой мыслью просыпаюсь.