Две тысячи тридцать седьмой

Суббота, 14 июля, полночь. В гостях за городом

Маша спросила, чем я сегодня занималась. Я ответила, что писала статью о своем коллеге Антоне Суряпине. Он студент-фотограф, и у него есть свой сайт. Сейчас он сидит в тюрьме КГБ. Почему? Тебе с самого начала рассказать или с конца? И я пересказала.

«Сначала пара шведов брала курсы пилотов. Потом они одели маски медведей, загрузили сотню плюшевых игрушек на борт и полетели в сторону Беларуси. И утром 4‑го июля над Ивенцом они сбросили медвежат», — рассказывала я.

Все смеялись.

«Медведи спускались на парашютиках. Такие маленькие медведи на маленьких парашютиках. Жители ловили игрушки, они были удивлены. Некоторых медведей забрали в милицию. На игрушках были политические надписи: за свободу слова, за свободу политзаключенным. Неужели вы не слышали этой истории?» — с подозрением спрашивала я.

Нет, они не слышали. Эта история была для них новой. И, рассказанная в субботнюю полночь в кругу друзей, она казалась такой юморной! И мы смеялись после каждого предложения. Просто сюрреализм какой-то, театр абсурда!

Мы фантазировали, что хорошо было бы в следующий раз сбросить более узнаваемую резиновую персону.

Последняя часть истории, где Антон Суряпин после выставления фоток медведей на своем сайте, попал в тюрьму КГБ, уже не вызывала в компании бурной реакции. И мы сменили тему.

Пятница, 13 июля и дальнейшие дни. Минск

В пятницу 13-го, когда стало известно про обыск у Антона дома, я не волновалась. Ну, сколько раз бывало: пошарят и уйдут. Потом он не отвечал на звонки: стало тревожно. А что, если на Окрестино посадят? Ну матерился там или хулиганил на глазах у сотрудников. Они ведь злые и бесцеремонные.

Когда стало известно, что Сурапина задержали на трое суток, я офигела: Ну как так?! Все вокруг знают, что шведы все сделали сами. Ну зачем им Антон?! Эта шутка зашла слишком далеко. Для очередной статьи я расспрашивала авторитетного Класковского, ну когда же они поймут, что ошиблись, и выпустят Антона? Класковский гарантий не давал и оказался прав.

Сейчас Антон задержан на 10 суток для выставления обвинения. Над ним висит уголовная статья и 7 лет. Обвинение все так же остаётся абсурдным, но от этого не становится менее реальным. И я в ярости, а еще больше — в панике. Я зла и испугана. Ведь завтра (нет, сегодня ночью) могут прийти и за мной. Я делала то же, что и Антон: писала, снимала, публиковала. Мама дорогая! Теперь всё. Здравый смысл кончился, и начался 1937‑й.

Моё привычное зло

Мы живем в мире, где задержание оппозиционера или журналиста — уже не новость. Теперь их должны десятками задерживать с какими-то выкрутасами, чтоб сердце взбудоражилось и промелькнуло удивление, интерес. Если честно, я детали новостей о судах над Омельченко или Виноградовым читаю только, если сама их пишу. И это ужасно.

Владимир Мацкевич недавно говорил об обыденности зла. Когда оно так часто повторяется, что уже воспринимаешь его, как что-то обыденное. О мой бог, зло уже наступило, и оно еще злее из-за того, что становится нормой. Как в 37‑м.

До ручки доходить обязательно?

Надо что-то делать. Желательно здесь и сейчас. Но я не знаю — что. Верно одно: надеяться на бога уже не стоит.

Пока не видно выхода, я тихонько матерюсь и начинаю думать, что уехать на пмж за границу не такая уж и глупая мысль. А еще можно в деревню переехать, как те мои друзья, которые ничего про шведов не слышали. Буду сидеть в одноклассниках и выращивать сочную капусту…

Тот же Мацкевич говорил кое-что еще. Что общество само виновато и несет ответственность за то, что происходит. Оно позволяет режиму так с собой обращаться. Я не хочу больше позволять! Я не хочу, пока живу у парня, таить где-то глубоко внутри мысль: а хорошо, что сейчас я не дома — если что, не найдут. Я не трусиха, но теперь стало очевидно, что это все превратилось в непредсказуемую белорусскую рулетку.

Мои бабушка и дедушка не знали, что делать в такой ситуации. Разве что бежать и скрываться, как сделал один мой дальний родственник. И мои мама и папа не знают, что делать. И я сама не знаю, что еще сделать, кроме как писать об этом. Но где-то глубоко внутри, почти там же, где и трусливые мысли о тайном убежище у парня, таится у меня одна догадка. Может, еще получится всё исправить, если мы все вместе что-то предпримем?

Только вот что?