Экстремизм и медиа. Аналитика БАЖ

На интерактивной карте мира, подготовленной Репортерами без границ в рамках World Press Free­dom Index 2023, Беларусь покрыта тревожным темно-красным цветом, олицетворяющим наличие в стране «очень серьезной» угрозы свободной деятельности медиа и журналистов. Оценив ряд факторов, среди которых политический, экономический, социокультурный контексты, а также действующее правовое регулирование и уровень безопасности, эксперты, участвующие в оценке Индекса, пришли к заключению, что в 2023 году Беларусь занимает 157 место в мире (из 180 возможных), соседствуя с Палестиной и Никарагуа. И, к сожалению, указанная оценка тождественна нынешнему положению дел в сфере свободы СМИ в Беларуси.

Уже более трех лет государство с беспрецедентной активностью реализует широкомасштабную, всеобъемлющую политику подавления независимой журналистики — очевидно, рассматривая медиа, способные сообщать широкой общественности объективную информацию о происходящем в стране, в качестве непосредственной угрозы своему «существованию». Указанная политика характеризуется многообразием форм, каждая из которых вызывает серьезную обеспокоенность в контексте соблюдения стандартов прав человека и свободы СМИ. Однако — одним из самых «удобных» и излюбленных инструментов репрессивной политики власти по борьбе с независимой журналистикой стало применение «антиэкстремистских мер». Государство фактически поставило знак равенства между понятиями «экстремизм» и «независимые медиа», следствием чего стали многочисленные уголовные дела против представителей СМИ, внесение их в «экстремистские» и «террористические списки», произвольное наделение редакций статусом «экстремистского формирования», а публикаций независимых медиа — «экстремистского материала», блокировкой доступа к их интернет-ресурсам и, в сущности, запретом на взаимодействие аудитории с указанными СМИ под угрозой административной и уголовной ответственности.

Учитывая существенную роль «антиэкстремистской политики» в формировании медиапространства внутри Беларуси, целью настоящего доклада выступает анализ правового регулирования противодействия экстремизму и актуальной практики его применения в отношении независимых медиа и их представителей. В свою очередь, отправной точкой при проведении данного анализа выступают международные стандарты прав и свобод человека, которые, вне всякого сомнения, должны служить ключевым ориентиром демократического государства при любых обстоятельствах.

Часть 1. Международное право и экстремизм

Один из фундаментальных вопросов, неизбежно возникающих при исследовании государственной политики противодействия экстремизму, связан с пониманием границ и содержательного наполнения экстремизма как правового феномена. Иными словами — прежде чем ответить на вопрос, как государство должно «противодействовать» экстремизму, следует определить — а чему именно государство должно «противодействовать»? Что представляет собой экстремизм с точки зрения права? Ответ на этот вопрос, однако, является довольно затруднительным.

Несмотря на тот факт, что в течении последних десятилетий концепция экстремизма приобретает все большую значимость на международной арене, а Совет безопасности и Генеральная ассамблея ООН прямо призывают государства предпринимать меры для противодействия рассматриваемой проблеме, международное право по-прежнему не раскрывает понятие экстремизма. Более того — на сегодняшний день ни один универсальный международный договор не содержит упоминания экстремизма и, как следствие, не регламентирует какие-либо обязательств государств в данном отношении. Это, в свою очередь, свидетельствует о том, что международное право прямо не закрепляет обязанности государств противодействовать экстремизму.

Разумеется, наличие упомянутого договора могло бы пролить свет на определение экстремизма, послужив отправной точкой в формировании четких правовых стандартов. Тем не менее — даже если опустить вопрос юридической обязательности определения — международно-правовые акты «рекомендательного» характера также не содержат дефиниции экстремизма. Показательным примером в данном отношении является План действий ООН по предупреждению насильственного экстремизма, в котором упоминается, что экстремизм — «явление многоплановое, которое не имеет четкого определения». Схожим образом в докладе Верховного комиссара по правам человека экстремизм определяется как «явление, которое сложно понять до конца».

Примечательным является тот факт, что невзирая на указанные затруднения, данные документы подтверждают прерогативу государств-членов самостоятельно определить экстремизм в национальном законодательстве. Соответственно, государства, регламентирующие экстремизм в своем национальном праве, не могут обратиться к четко определенным международным стандартам, что, разумеется, увеличивает риск расширительного и разрозненного понимания данного явления и, как представляется, возможных злоупотреблений.

Тем не менее, несмотря на указанный пробел, будет неверным утверждать, что международное право не содержит никаких «руководящих указаний», которые должны приниматься во внимание государствами при разработке собственных дефиниций. В определенном смысле международно-правовые акты (как обязательного, так и рекомендательного характера) содержат «рамочную структуру», которой должны соответствовать национальные определения экстремизма. Указанная рамочная структура, как минимум, подразумевает соблюдение иных международно-правовых обязательств при реализации политики противодействия экстремизму (включая, разумеется, обязательства по правам человека), очерчивая, тем самым, те границы, за которые государство не должно выходить. В частности, в настоящем докладе будут затронуты ключевые элементы упомянутой «рамки», через призму которых должен быть произведен анализ «антиэкстремистской» политики в Беларуси.

Насильственный экстремизм — как почва для терроризма

Анализ причин возникновения проблематики экстремизма в международное повестке позволяет установить наличие тесной связи между экстремизмом и терроризмом. Еще в 2006 году была принята Глобальная контртеррористическая стратегия ООН, провозглашающая, что одним из ключевых направлений деятельности в сфере борьбы с терроризмом является «устранение условий, способствующих возникновению терроризма». Впоследствии Советом Безопасности ООН было подчеркнуто, что насильственный экстремизм может служить «питательной средой» для терроризма и именно в отношении подобного «экстремизма» государствам следует принимать соответствующие меры. Как можно обнаружить (и эта деталь ранее еще не была упомянута, несмотря на ее основополагающее значение) — речь идет о насильственном экстремизме, который может служить питательной средой для терроризма. В частности, среди примеров действий по противодействию насильственному экстремизму, Совет Безопасности упоминает «предотвращение радикализации, вербовки и мобилизации лиц в террористические группы и в ряды иностранных-боевиков террористов».

Следовательно, говоря об экстремизме, существующем в международно-правовом поле, мы подразумеваем не расплывчатую «приверженность крайним взглядам и мерам», а явление, которое неразрывно связано с насилием и террористической деятельностью. Впрочем, нельзя не обратить внимание на тот факт, что в Плане действий по предотвращению насильственного экстремизма отмечается, что именно такие «террористические группы, как „Исламское государства Ирака и Леванта (ИГИЛ)“, „Аль-Каида“ и „Боко харам“ формируют представление о насильственном экстремизме». Исходя из вышесказанного, можно заключить, что при разработке национальных стратегий противодействия экстремизму государства должны рассматривать исключительно насильственный экстремизм, ведущий к терроризму.

Разумеется, необходимо иметь в виду, что само по себе установление связи между экстремизмом и терроризмом не разрешает всех затруднений, касающихся определения экстремизма. В частности, следует учитывать, что в международном праве также отсутствует универсальное определение «терроризма» (однако, в отличие от экстремизма, существует ряд международных договоров, закрепляющих обязательства в данной сфере). Несмотря на признание того факта, что «экстремизм охватывает более широкую категорию проявлений»,

чем терроризм, четкое разграничение указанных терминов еще не было произведено (что вполне закономерно, учитывая отсутствие у них универсальных дефиниций). Тем не менее, понимание того, что идея противодействия насильственному экстремизму возникла в рамках глобальной контртеррористической стратегии, позволяет прийти к некоторым значимым умозаключениям относительно политики действий в данном направлении.

Устранение факторов, способствующих насильственному экстремизму

В то время как непосредственно борьба с терроризмом в большей степени фокусируется на «мерах, принимаемых правоохранительными и военными органами, а также силами безопасности», политика по противодействию насильственному экстремизму направлена на выход «за эти пределы». В рамках упомянутой политики акцент делается на принятие систематических превентивных мер, затрагивающих факторы, которые способствуют насильственному экстремизму. К подобным факторам, согласно Плану действий ООН, относятся отсутствие социально-экономических возможностей, маргинализация и дискриминация, неэффективное управление, нарушение прав человека и принципа верховенства права, неурегулированные конфликты и радикализация в тюрьмах, вызванная жестоким обращением.

Именно исследование причин возникновения насильственного экстремизма диктует государствам наиболее эффективные направления деятельности по его противодействию. В частности, План действий призывает государства принять конкретные меры, корреспондирующие с упомянутыми факторами, включающие в себя, среди прочего, вовлечение общин, расширение прав и возможностей молодежи и укрепление гендерного равенства. Наряду с этим, краеугольным камнем в данном отношении является вопрос соблюдения прав человека, имеющий ключевое значение для интеграции в общество лиц и сообществ, которые являются наиболее уязвимыми перед вовлечением в насильственный экстремизм. Это, в свою очередь, также подразумевает устранение безнаказанности за нарушение прав человека и, как следствие, наличие независимой судебной системы.

Вышесказанное позволяет прийти к выводу, что «борьба» государства с насильственным экстремизмом должна фокусироваться, в первую очередь, на системных действиях, в том числе, внутри государственных институтов, которые способствуют построению устойчивого диалога между гражданами и государством (с акцентом на включение в этот процесс наиболее уязвимых групп). По этой причине — наличие в государстве функционирующих демократических институтов, позволяющих гражданам защитить свои потребности и интересы без использования насильственных мер, снижает для них «привлекательность» насильственного экстремизма.

Политика по противодействию экстремизму и права человека

Как уже было отмечено ранее, соблюдение прав и свобод человека играют ключевую роль в вопросе эффективной реализации политики по противодействию экстремизму, и — с другой стороны — сам по себе насильственный экстремизм представляет угрозу реализации данных прав и свобод. Верховный комиссар ООН по правам человека в своем Докладе подчеркнул, что «последствия насильственного экстремизма для прав человека невозможно переоценить в свете тех шокирующих своей жестокостью актов насилия, которые совершаются ежедневно», отметив обязательства государств «принимать меры для защиты от насилия всех лиц, находящихся под их юрисдикцией». Поэтому, реализация политики по противодействию насильственному экстремизму может рассматриваться, в том числе, через призму исполнения государством своих международных обязательств по правам человека. Однако, разумеется, угроза насилия со стороны экстремистских организаций не развязывает государству руки в контексте принятия любых антиэкстремистских мер под предлогом «защиты прав человека». Кроме того — обеспечение «национальной безопасности» не должно рассматриваться государством в качестве более приоритетной задачи, чем исполнение своих обязательств в отношении прав и свобод человека.

В силу этого, еще одним существенным элементом «рамочной структуры» международного права является строгое соответствие любых «антиэкстремистских» мер обязательствам государства по правам человека. Разрабатывая и реализуя политику в данной сфере, государство должно следить, чтобы его деятельность не вступала в противоречие с установленными международными стандартами, в том числе — положениями Международного пакта о гражданских и политических правах. В частности, учитывая специфику данного доклада, когда речь идет о противодействии экстремизму в отношении деятельности СМИ — следует обращать пристальное внимание на стандарты свободы выражения мнения, регламентированной в статье 19 Пакта.

Разумеется, свобода выражения мнений не является абсолютной и существуют допустимые пределы ограничения данного права — однако, руководствуясь пунктом 3 статьи 19 Пакта, любое ограничение со стороны государства должно быть основано на законе, преследовать одну из перечисленных легитимных целей и быть необходимым для достижения указанной цели. В данном контексте следует остановиться на понятии «закона» и уточнить, что любые законодательные положения должны быть сформулированы точно и четко, чтобы предоставлять представителям государства руководящие указания по их исполнению, а также позволять представителям общественности регулировать свое поведение. Вследствие этого, при разработке определений «насильственного экстремизма» на национальном уровне государства должны убедиться, что данные дефиниции не являются расплывчатыми или двусмысленными и содержат достаточные критерии для четкого выявления рассматриваемого понятия.

На деле, обращаясь к следующему критерию — преследованию легитимной цели, следует помнить, что статья 19 Пакта содержит закрытый перечень правомерных целей, к которым, в том числе, относится национальная безопасность. Однако тот факт, что насильственный экстремизм как феномен представляет угрозу международному миру и безопасности, еще не значит

что любое ограничение свободы выражения мнения под предлогом «борьбы с насильственным экстремизмом» будет соответствовать легитимной цели защиты национальной безопасности. В частности, в соответствии с Йоханнесбургскими принципами, государство может ссылаться на «национальную безопасность» лишь в случае наличия прямой и непосредственной связи между высказыванием, призывающим к насильственным действиям, и вероятностью или возникновением таких насильственных действий. Помимо этого, даже в случае установления указанной связи, вводимое государством ограничение должно учитывать принцип пропорциональности и являться наименьшей возможной ограничительной мерой для защиты рассматриваемого интереса.

Таким образом, несмотря на отсутствие универсального понимания насильственного экстремизма, международное право предоставляет определенную «рамочную структуру», которой государства должны руководствовать  при реализации национальной политики, включающую в себя следующие  основополагающие элементы:

• Политика государств должна быть направлена на предупреждение насильственного экстремизма, ведущего к терроризму.

• В целях противодействия насильственному экстремизму государства должны, в первую очередь, реализовать систематические превентивные меры, направленные на устранение факторов, порождающих экстремизм.

• Любые «антиэкстремистские» меры должны находиться в строгом соответствии с международными обязательствами государств в сфере уважения, обеспечения и защиты прав и свобод человека.

Часть 2. Беларусь и экстремизм

Глава 1. Концепция «экстремизма» в белорусском законодательстве

Прежде чем обратиться к национальному законодательному регулированию в сфере «антиэкстремистской политики», необходимо уделить отдельное внимание некоторым международным обязательствам Республики Беларусь. В частности — речь идет о международных договорах в рамках Шанхайской организации сотрудничества (далее также — ШОС), посвященных «борьбе» с экстремизмом.

Международные договоры ШОС и «экстремизм»

В июле 2023 года Беларусь официально присоединилась к ряду международных договоров в рамках ШОС, среди которых в контексте настоящего доклада следует остановиться на Шанхайской конвенции о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом 2006 года, а также Конвенции ШОС по противодействию экстремизму 2017 года. Как уже было замечено ранее, на международной арене отсутствуют какие-либо универсальные договоры, затрагивающие вопрос экстремизма, однако упомянутые Конвенции ШОС можно рассмотреть в качестве международных договоров регионального характера.

В первую очередь, следует отметить, что обе Конвенции следует «читать» в совокупности, так как более поздняя из них дополняет понимание экстремизма, разработанного ранее. В соответствии с Конвенцией ШОС 2017 года: 

«экстремизм» — идеология и практика, направленные на разрешение политических, социальных, расовых, национальных и религиозных конфликтов путем насильственных и иных антиконституционных действий.

Можно заметить, что, во-первых, Конвенция использует термин «экстремизм», а не насильственный экстремизм. Наоборот, по сравнению с Шанхайской конвенцией 2006 года, в которой экстремизм определялся исключительно через призму насильственных действий, новая дефиниция расширяет понимание данного явления до «иных антиконституционных действий», тем самым подразумевая и ненасильственные действия. К тому же, Конвенция 2017 года содержит довольно широкий перечень «экстремистских актов», к которым относится, в том числе, публичный призыв к совершению экстремистских актов. Следует учесть, что указанный «экстремистский акт» должен преследоваться странами-участницами в уголовном порядке. Принимая во внимание, что Конвенция криминализует выражения мнения, не устанавливая обязательность установление связи между «призывом» и риском возникновения насилия, возникают очень сильные сомнения относительно совместимости ее положений с обязательствами государств по уважению свободы слова в соответствии с Пактом.

Впрочем, даже подобное определение «экстремизма», предусмотренное Конвенцией ШОС 2017 года, никак не ограничивает государство в контексте принятия еще более расплывчатого определения на национальном уровне. Дело в том, что п. 2 ст. 1 прямо провозглашает, что определения, предусмотренные Конвенцией, «не наносят ущерба какому-либо … национальному законодательству, которое содержит.. положение о более широком применении

терминов и понятий, используемых в настоящей статье». Следовательно, факт присоединения Беларуси к настоящим Конвенциям не обязывает Беларусь привести национальное определение «экстремизма» до тех пределов, которые очерчены международным договором. С другой же стороны, нельзя не подчеркнуть негативный характер того обстоятельства, что теперь расплывчатое определение экстремизма в рамках ШОС все равно «официально» является для Беларуси тем международным стандартом, которому она обязалась следовать (шире — можно, а «уже» — нельзя).

Закон «О противодействии экстремизму»

Еще с 2007 года в Беларуси действует закон «О противодействии экстремизму», служащий отправной точкой в правовой регламентации «антиэкстремистской» политики государства. Приступая к анализу данного правового акта, нельзя не обратить внимание, что в законе отражены цели его принятия, среди которых никаких не упоминается предотвращение терроризма. В данном контексте следует напомнить, что в соответствии с международно-правовой рамкой, государствам следует рассматривать экстремизм исключительно через призму его связи с террористической деятельностью.

Более того, несмотря на тот факт, что статья 3 закрепляет принцип «признания, соблюдения и защиты прав, свобод и законных интересов граждан», в ней также содержится принцип «приоритета обеспечения национальной безопасности Республики Беларусь». Указанная формулировка может вызывать некоторую обеспокоенность, в связи с тем, что, как уже было отмечено ранее, рассмотрение «национальной безопасности» в качестве более приоритетной задачи, чем права человека, создает высокий риск последующих злоупотреблений «антиэкстремистской» политикой.

Тем не менее, нельзя не обратить внимание, что среди основополагающих принципов деятельности указан «приоритет профилактики правонарушений, направленных на выявление и устранение причин и условий, способствующих экстремистской деятельности». Учитывая тот факт, что международно-правовая рамка устанавливает преобладающее значение превентивных мер, направленных на устранение факторов, порождающих экстремизм, регламентация упомянутого принципа имеет положительный характер. Однако, несмотря на данную регламентацию, в ходе дальнейшего изучения текста закона можно обнаружить, что в нем фактически не раскрывается тематика профилактических мер. Напротив, ключевым фокусом «антиэкстремистской» политики выступают меры противодействия экстремизму, в большей степени связанные с вопросом ответственности за экстремистскую деятельность.

Дефиниция «экстремизма»

Разумеется, ключевым предметом анализа данного закона выступает определение «экстремизма», содержащееся в статье 1. Пренебрегая некоторыми техническими деталями, в соответствии с указанной статьей экстремизм представляет собой: «деятельность по планированию, организации, подготовке и совершению посягательств на независимость, территориальную целостность, суверенитет, основы конституционного строя, общественную безопасность».

Итак, можно обнаружить, что помимо использования термина «экстремизм» вместо «насильственного экстремизма», сама дефиниция экстремизма включает чрезмерно широкие и расплывчатые понятия, при отсутствии хоть какого-либо упоминания связи с насильственными действиями. Фактически данная дефиниция не содержит ограничительной рамки, равно как и руководящих указаний, которые могли бы обеспечить ее согласованное и последовательное применение, а также сформировать понимание у граждан границ допустимого. В данном отношении представляется любопытным, что Конституционный суд

Республики Беларусь, оценивая конституционность обновленной редакции закона «О противодействии экстремизму» 2021 года, ссылается на экстремизм как на «идеологию и практику нетерпимости о ненависти, допускающим использование крайних мер для достижения противоправных целей». При всем несовершенстве такого понятия, оно, как минимум, упоминает критерии «ненависти и нетерпимости» и «использования крайних мер» (что может служить хотя бы отдаленной ссылкой на насилие). Однако, даже не смотря на упоминание более ограничительного понимания экстремизма, Конституционный суд все равно не находит каких-либо противоречий между Конституцией и анализируемым законом.

Определение «экстремизма», закрепленное законом, также включает в себя длинный перечень актов, который в большинстве своем состоит из ненасильственных действий. В первую очередь, следует обратить внимание, что указанный перечень включает целый ряд действий, напрямую связанных с реализацией свободы выражения мнения (дискредитация Республики Беларусь, оскорбление представителей власти, разжигание вражды, пропаганда исключительности, превосходства или неполноценности, распространение экстремистских материалов и публичные призывы к незаконным митингам). По сути, квалификация указанных деяний не подразумевает установление причинно-следственной связи между высказыванием и последующим насилием.

Помимо этого, нельзя не обратить внимание, что квалификация таких терминов как «экстремистская организация/формирование» и «экстремистские материалы» неизбежно отсылает к понятию «экстремизма», которое, как было отмечено ранее, не содержит вразумительного определения. Как следствие, упомянутые термины, равно как и экстремизм, сохраняют чрезмерно широкие определения, что само по себе противоречит критерию «законности», установленному статьей 19 Пакта, что, в свою очередь, порождает высочайший риск нарушения свободы выражения мнения.

Таким образом, закон «О противодействии экстремизму» базируется на понимании экстремизма, в корне отличающегося от концепции насильственного экстремизма, существующей в международном праве, параллельно с этим вступая в противоречие с международными стандартами свободы выражения мнения. Проведенный анализ, в свою очередь, позволяет прийти к выводу, что данный закон фактически предоставляет государству карт-бланш в отношении применения «антиэкстремистских мер» в любых «политических» целях.

Глава 2. Практика применения «антиэкстремистских» мер по отношению к медиа, журналистам и их аудитории

Белорусское законодательство предусматривает ряд механизмов для борьбы с «экстремизмом», которые используются в том числе для преследования независимых медиа, их читателей и взаимодействующих с ними иным образом лиц:

1.  Признание информационной продукции СМИ «экстремистскими материалами».

2. Признание медиа и медиаорганизации «экстремистскими формированиями».

3. Привлечение к уголовной ответственности за «экстремистскую деятельность».

4. Внесение в перечни лиц, причастных к «экстремистской» и «террористической» деятельности с последующим ограничением в правах.

Ниже мы подробно остановимся на специфике каждого из механизмов — и последствиях их применения для независимых медиа, их представителей и аудитории.

1. Статус «экстремистских материалов»

«Проведение экспертизы по материалам нецелесообразно в связи с очевидностью высказываний».

Первая составляющая «антиэкстремистской» политики — признание ресурсов СМИ «экстремистскими материалами» и их блокировка, предоставляющая возможность для привлечения других распространителей и потребителей контента данного СМИ к административной ответственности, а также последующего запрета на деятельность самого СМИ.

За первое полугодие 2023 года «экстремистскими» были признаны около 700 материалов. Только за июль-сентябрь 2023 г. список «экстремистских материалов» пополнили ресурсы как минимум десяти СМИ. Блокируются сайты-«зеркала» интернет-СМИ, аккаунты во всех социальных сетях, любые публичные страницы — на основании обнаружения «признаков экстремизма» в единичных, отдельных материалах полностью перекрывается доступ к средству массовой информации и его продукции. Возможность подобных масштабов преследования — результат нижеприведенного правового регулирования и произвольной правоприменительной практики.

A. Определение «экстремистских материалов»

В соответствии с Законом «О противодействии экстремизму»:

«экстремистские материалы» представляют собой символику, атрибутику, информационную продукцию, которые предназначены для публичной демонстрации, использования или распространения — или уже были распространены «в целях вовлечения в экстремистскую деятельность и ее пропаганды».

Во-первых, формулировки Закона и уточняющего его Положения о порядке проведения оценки символики, атрибутики, информационной продукции (далее — Положение об оценке^[1]) в совокупности покрывают все возможные формы выражения мнений, включая текстовые, видео- и аудиоматериалы, изображения, чат-боты и целые сайты — включая логотипы, водяные знаки и названия СМИ, портреты лиц, осужденных по «экстремистским» статьям. Во-вторых, как отмечалось выше, Закон использует уязвимое для произвольного толкования понятие «экстремистской деятельности», что сразу поднимает вопрос о соответствии регулирования вопроса о признании «экстремистскими материалами» критерию «законности», установленному статьей 19 Пакта. На изначально широкое и абстрактное определение «экстремистской деятельности» наслаиваются дополнительные широкие понятия («пропаганда экстремистской деятельности»), требующие четких критериев оценки во избежание произвольного ограничения свободы выражения мнений. Подобные критерии в законодательстве не предусмотрены.

Понятие «экстремистских материалов» в существующем виде не соответствует требованию ясности и предсказуемости регулирования: четко

определить, продукция с каким содержанием может быть признана «экстремистской», не представляется возможным.

B. «Противодействие пропаганде экстремизма и распространению экстремистских материалов»

Противодействие распространению материалов, которые еще не признаны «экстремистскими»:

Закон «О противодействии экстремизму» предусматривает меры по борьбе с потенциально опасной продукцией, которая еще не признана «экстремистскими материалами», но содержит «призывы к экстремистской деятельности или ее пропаганду»^[2]. Субъекты противодействия экстремизму (перечислены в ст. 6 Закона; к ним, в числе прочих, относятся органы внутренних дел и государственной безопасности, органы прокуратуры, Следственный комитет) уполномочены³ изымать и арестовывать такие материалы, при этом отсутствуют четкие критерии оценки, обосновывающие применение подобных мер к информационной продукции до констатации экспертами ее «экстремистского» характера. Важно отметить, что в случае цифровых СМИ закон предусматривает возможность блокировки интернет-ресурса по постановлению Генерального прокурора, прокурора области, города Минска на таких же основаниях^[3] — следовательно, доступ к Интернет-ресурсу целиком может ограничиваться во внесудебном порядке на основании решения прокурора о наличии на данном ресурсе материалов, которые прокурор считает содержащими призывы к экстремистской деятельности или ее пропаганду — еще до судебного разбирательства о признании материалов «экстремистскими».

Владелец ресурса уведомляется о блокировке постфактум^[4], принять участие в принятии решения об ограничении доступа к ресурсу не имеет возможности; сам список заблокированных идентификаторов закрыт для общественности, доступ к нему имеет^[5] ограниченное количество уполномоченных государственных органов и новостные агрегаторы.

В связи с этим следует напомнить о заявлении Специального докладчика по вопросу о свободе мнений и их свободном выражении, согласно которому — практикуя блокировку ресурсов,

«государство с высокой вероятностью нарушает свои обязательства ввиду недостаточно четкого регулирования (а также отсутствия процедуры, взвешивающей интересы всех сторон, и последующего судебного контроля), несоответствия данной меры легитимным целям ограничения права и ее непропорциональность».

Блокировка целых сайтов неоднократно признавалась чрезмерной мерой, а при отсутствии должной процедуры она однозначно противоречит^[6] обязательствам государства в области свободы выражения мнений.

Существующая внесудебная процедура блокировки ресурсов, которые прокурор считает распространяющими призывы к «экстремистской деятельности» или пропаганду таковой, является произвольной и противоречит стандартам свободы выражения мнений.